Люди грозных лет - [16]

— Россия-то велика, да и враг силен. А ежели мы будем такими несознательными элементами, как ты, и России не будет. Ты бы вокруг оглянулась: на чем держимся-то мы? Немец всю Украину и Белоруссию захватил, и Прибалтику тоже, да и российских губерний не мало. Вон они, Новгород, Псков, Смоленск, Орел, Курск. Это тебе что, не Россия? Вон где хлебушек! А нам еще воевать да воевать. Андрей, что там нынче в газетах пишут? Как на фронте-то?

— Плохо, — отложив газету, ответил Андрей, — немцы Севастополь продолжают штурмовать, а вчера, десятого июня, под Харьковом в наступление перешли. Идут тяжелые бои.

— Вот видишь, — что есть силы грохнув кулаком по столу, крикнул Николай Платонович, — опять наступают, проклятые! Да не то что на корове пахать, я рубаху последнюю отдам, только бы разбить их и жизнь нашу советскую защитить!

* * *

Гордой походкой ушла от Андрея Наташа, но этой гордости хватило лишь дойти до своего дома. Войдя в полутемные сени, она распахнула дощатую дверь чулана и ничком упала на кровать.

«За что, за что мне жизнь такая? — мысленно повторяла она. — Что я сделала людям, в чем провинилась? Все люди как люди — живут, радуются, ждут чего-то, а я?»

Она пыталась заплакать, но слез не было. Ничего не ждала она от Андрея, давно зная, что прежнего не вернешь. Не появись он в деревне, может, все пошло бы по-старому. Она ничего не хотела вспоминать, ни о чем не хотела думать, но мысли, не подчиняясь ей, текли сами собой. Самым страшным был день свадьбы, когда, ошеломленная и растерянная, под венцом стояла она рядом с Павлом Кругловым, ничего не видя вокруг и только чувствуя его мокрую, липкую руку с толстыми пальцами. Долго после этого даже во сне виделись ей эти пальцы. Но в то время она ничему не противилась, ни о чем не думала, делая только то, что приказывали ей мать, отец, родные. Из всей свадьбы она помнила только пьяные разгоряченные лица, бесстыжие взгляды, словно старавшиеся обнажить ее и увидеть то, что скрывало дорогое подвенечное платье. Павла заметила она лишь поздно ночью, когда под пьяные свадебные крики их вдвоем заперли в спальне и он такой же, как и его руки, мокрый, липкий, схватил ее за плечи, прижал к себе и, хрипло дыша, начал целовать. Только в этот момент вспомнила она Андрея Бочарова и с ужасом поняла, что в ее жизни произошло страшное и непоправимое. Она рванулась из рук Павла, но он так цепко держал ее, что новое платье лопнуло по швам. Она хотела кричать, но за тонкой перегородкой спальни гудело множество голосов, и боязнь позора на всю округу сдавила горло.

Наутро опять пили, поздравляли Павла, поздравляли ее, опять наглые взгляды со всех сторон рассматривали ее. Случайно, из разговоров сгрудившихся у двери парней и девушек, она узнала, что Андрей неизвестно куда ушел из дому. Она рванулась из-за стола, выбежала в сени, но Павел догнал ее, притиснул в темный угол и жестоко избил. Физической боли она не чувствовала. Только в душе надломилось что-то, придавило ее. Она подчинилась мужу, подчинилась своим и его родителям, ничем не выдавая своего несчастья. Она ничего не знала об Андрее, но когда через пять лет он приехал в деревню, увидев, что он пошел в парк, не совладела с собой и побежала к нему. С этого времени самыми лучшими днями были редкие приезды Андрея в отпуск. Теперь и это исчезло навсегда.

По селу, разбредаясь по домам, мычали коровы, блеяли овцы; в сенях шумели дети; испуганная мать несколько раз заглядывала в чулан, а Наташа лежала, ничего не слыша и не чувствуя. Ее охватило безудержное отчаяние. Она снова попыталась заплакать, чтобы немного облегчить страдания, только слез по-прежнему не было. На мгновение ей представилось, как Павел возвращается с фронта, своей увалистой походкой приближается к ней, протягивает руки, хочет обнять ее. Ей стало омерзительно, гадко, и она, со стоном заскрежетав зубами, вскочила с постели.

— Нет, нет! — прошептала она. — Пусть что угодно, только этого не допущу! Я тоже человек…

Она присела на кровать, оправила платье и растрепанные волосы. Младший сын Володя звал ее. Она хотела прикрикнуть на него и тут же подумала, что ни он, ни другие ее дети ни в чем не повинны, виновата только она сама, что народила их от нелюбимого, постылого человека. Они должны жить, ничего не зная, и она обязана заботиться о них, сделать их жизнь такой, чтоб не переживали они того, что пришлось перенести ей самой.

Она встала, еще раз одернула платье, причесалась и пошла в избу. Отец сидел у окна и что-то делал.

— Что вы в темноте всегда, неужто огонь трудно зажечь, — не имея сил скрыть закипевшую обиду на родителей, сердито крикнула она, — вечно вы так!..

— Огонь, — иронически прошепелявил отец, — а керосинчик-то тю-тю, кусается, на рынке только, а там три шкуры сдерут.

— Не твоя забота! Я небось день и ночь мотаюсь, могу хоть поужинать при свете.

Чувствуя, что теряет власть над собой и может нагрубить отцу, она резко повернулась, яростно хлопнула дверью и вышла на улицу.

Было уже совсем темно. В окнах изб тускло мигали розоватые огоньки. Ярче всех светились окна Бочаровых. Она смотрела на эти окна и не могла оторвать взгляда. По тому, как часто надвигались тени на окна, она понимала: там сейчас царит веселое оживление. Видимо, больше всех весела Алла. Она красивая, счастливая, счастливая полным счастьем, а не урывчатым, тайным, запретным.