Люди грозных лет - [15]
А через год опять этот же парк — тусклый, глухой от низких туч — и сам Андрей Бочаров — без шапки, в расстегнутом пиджаке, с помутневшим от горечи сознанием. Из деревни доносились отголоски буйного веселья, а он все дальше и дальше уходил в глубину сумрачных аллей, считая, что жизнь его кончена и впереди ничего нет. В этот день Наташа стала женой сына известного во всей округе богатея — Пашки Круглова.
И снова этот парк через пять лет, когда Андрей из армии впервые приехал в отпуск, а Наташа, уже мать двоих детей, почти не таясь, прибежала к нему в эту аллею, и они до самой темноты сидели под огромным, опустившим вниз коряжистые ветви старым кленом.
Все это мгновенно пронеслось в сознании Бочарова. По тому, как он стоял, устремив вдаль затуманенный взгляд, Наташа поняла его мысли, вспыхнула от радости и протянула руку. Андрей машинально взял ее, легонько пожал и тут же резко отпустил. Опустились руки Андрея — и упало сердце Наташи. Она ждала, давно ждала этой встречи, ни на что не надеялась, но ждала всем своим существом.
— Как живешь, Наташа? — хриплым, совсем чужим голосом спросил Бочаров.
— Живу помаленьку. Хозяйство… Дети… Мужа на фронт проводила.
Сказав о муже, она внутренне содрогнулась, побледнела и, не смея взглянуть на Андрея, тихо пошла по аллее. Вопреки своей воле он пошел рядом с ней. Они молча прошли почти всю аллею, чувствуя и не чувствуя друг друга. Он молчал потому, что ему не о чем было говорить. И она не знала, что сказать. События и время навсегда разделили их. Поняв это, она шла с трудом, чувствуя, как слабеет и глаза застилает светлая дымка. И вдруг она решительно остановилась, дерзко посмотрела на Бочарова и, поймав его удивленный взгляд, отчаянно и бесшабашно проговорила:
— Эх, Андрей, не таким я знала тебя!
Что? — еще не поняв смысла ее слов, спросил Бочаров.
— Ничего! — вызывающе махнув рукой, выкрикнула Наташа и гордой, независимой походкой пошла по аллее.
Домой Николай Платонович вернулся раньше обычного, молча подал Андрею свежие газеты, присел было к столу, но тут же встал, притворно откашлялся и, взглянув искоса на жену, ласково и тихо сказал:
— Ужин собирай, что ли. Небось проголодались все.
«Опять проверять кто-нибудь приезжал», — заметив необычное состояние мужа, подумала Прасковья Никитична и загремела чугунками в печке.
Николай Платонович посмотрел на убиравшую волосы Аллу, поправил новую скатерть на столе и, словно вспомнив что-то, негромко сказал:
— Да, вот что… Вы корову-то утром не отправляйте в стадо. Попробуем пахать на коровах.
Прасковья Никитична так и замерла с чугунком в руках и, еще толком ничего не поняв, удивленно переспросила:
— На коровах? Пахать?
— А что ж тут такого, — равнодушно ответил Николай Платонович, — на Украине вон испокон веков на волах пашут.
— Так то же волы, а не коровы, — начиная понимать, к чему клонит старик, упрямо возразила Прасковья Никитична.
— А разница какая? Что корова, что вол, все равно коровьей породы. А потом мы не окончательно решили. Так сказать, ради опыта. Приспособим сбрую подходящую, запряжем нашу корову, корову Гвоздовых и попробуем.
— Это уж ты как хочешь, — забыв про ужин, подступила Прасковья Никитична к мужу, — а свою корову я не дам.
— Что значит не дам?! — чувствуя, что наступает решительный момент разговора, с обычным прикриком спросил Николай Платонович.
— А так! Не дам, и все! Ишь ты, на старости лет удумал корову собственную губить. А семью чем кормить? Где молока добудешь?
— А куда оно подевается, молоко-то?
— Какое там молоко, если пахать на корове.
— И плуг таскать будет и молоко давать, она у нас здоровая, выдюжит.
— Нет, вы только послушайте его! Совсем из ума выжил старик!
— Ну, ты полегче на поворотах! — еще строже прикрикнул Николай Платонович, но Прасковья Никитична не унималась:
— Я поперек порога лягу, а коровы не дам! Ишь, удумали! Колхозных коров растранжилили, а теперь и своих туда же.
— Ты не мели, — вскипел окончательно взбешенный Николай Платонович, — кто это колхозных коров транжилил?! Ты что, без глаз была, что ли? Когда армия наша придвинулась и стояла в деревне, чем бойцы кормились, а? Чем? Да мы полгода целый полк кормили!
— И не говори и не доказывай, — отчаянно замахала руками Прасковья Никитична, — что это, советская власть вам коров отбирать приказала?
— Да пойми ты: другого не придумаешь! Вон сколько земли! А чем пахать? Одни лошади разве поднимут? И что ж ты хочешь, чтобы земля пустовала? Да, может, то самое зерно, что наша корова выработает, будет последней пулей по немцу, от которой он сдохнет, будь он трижды проклят!
Старик разволновался, дрожащими пальцами долго не мог свернуть папиросу, разозлился еще более, бросил кисет с табаком и заговорил еще взволнованнее:
— А не посеем хлебушек, чем бойцов кормить? Голодные-то не много навоюют. Из-за того, что тебе буренку свою жалко и молочка поесть хочется, придет немец сюда, к тебе в избу. И корову заберет, избу спалит и тебя придушит! Вот тебе и будет молочко!
— Да мы что, одни в государстве, один наш колхоз? — явно смущенная доводами мужа, уже несмело возразила Прасковья Никитична. — Вон она, Россия-то, какая, от края и до края земли.
