Люди, горы, небо - [38]

Сжигала людей жажда.

— Что ж, будем прорываться, — сказал Игорь своим через день–другой, — как вы считаете, ребята? Здесь нам без воды амба. Нам бы на тридцать пятую батарею, там хоть вода. А потом будь что будет.

Поднялись ребята и гуськом потянулись друг за дружкой по карнизам, по узким серпентинчикам над морем — так, чтобы немцы ракетами не обнаружили, не истребили огнем. Мучительный путь был, опасный… кто–то сорвался на береговые клыки. Но зато на 35‑й батарее выкопали в земле лунку и впервые напились вволю; раньше пили только морскую воду, эта тоже была солоновата, но от такой уже не умрешь; а до рассвета опять уползли в камни — ждали своих катеров, ждали, может быть, чуда… И «чудо» случилось: среди бела дня на полном ходу к берегу в белых бурунах опять летели катера. Сгоряча никто не разобрал, что на них звезды, да не те: итальянские то были катера!

Высыпали, кто мог, на берег, кричали, плакали, обнимались, а с катеров по ним пулеметный огонь… уже и в пещерах не было защиты. Немцы приловчились опускать на шнурочках по–змеиному шипевшие гранаты — то горели в них терочные воспламенители; колыхалась такая «змея» на уровне пещерного проема, и, если не перебьешь шнурочек метким выстрелом из пистолета, тогда молись, солдат… Молись, солдат, потому что и со стороны моря нет тебе спасенья теперь, бьют оттуда прямой наводкой катера; дробят пули камень, шибает в нос гарью, как от кресала. А немцы вопят сверху: «Рус, ком, ком… выходи! Здавайс!»

И потянулись к вечеру черные, изможденные люди, бросая бесполезное оружие, подняв руки, уже распухшие люди с кровавыми спекшимися ранами вместо губ — от жажды. В плен, в плен… в жестокую неизвестность (нет, никто не верил здесь в европейские курорты)… в неволю… на пытки и издевательства. На казнь.

И все же их осталось человек сорок или около того — тех, кто решил не сдаваться. То были в большинстве чекисты (так каждый из них по старинке называл себя), но также и политработники, и просто командиры, и матросы…

Батальонный комиссар из общевойсковых, часто помаргивая запыленными красными глазами, поминутно стирая оттопыренным большим пальцем текучую слезу, говорил и говорил что–то, вздымая руку, вяло потрясая ею. Игорь протиснулся поближе, чтобы разобраться, какую такую еще агитацию он разводит, какой выход сулит.

— Положение таково, — говорил комиссар, — что немцы сейчас вряд ли предполагают, какая нас здесь масса. — Он подчеркнул округлым движением руки последнее слово, как бы подержал его на весу. — Стерегут одиночек, ждут их выхода. А мы на прорыв массой двинем! Внезапностью их ошарашим, тем более что дело предстоит ночное.

В подглазьях у него слежалась застарелая пыль, которая сейчас, подсохнув, отваливалась крошками, словно кора. Верно, не догадывался он об этом, но вот такой невидный, неотличимый от любого, кто здесь остался, он обрел даже как бы некую дополнительную силу и власть над умами. Да и кого, впрочем, тут было за Советскую власть агитировать? Каждый знал, чего хочет, почему остался в пещерах.

— Замуруем себя пока до ночи, — сказал комиссар, — завалимся в пещерах камнями. Живыми врагу не дадимся.

А ночью пошли на прорыв. Налево и направо, где еще днем засекли по слуху огневые точки, заранее договорившись, швырнули последние гранаты. Пулеметы — правда, не все — захлебнулись, противник и впрямь ничего подобного не ждал, был ошеломлен и подавлен. Кто–то рядом упал, кто–то пронзительно вскрикнул, подшибленный пулей, кто–то дышал с хрипом, на пределе сил, палками выбрасывая в беге непослушные ноги; бежали кто куда, потому что скопом бежать было бессмысленно. Сразу же рассеяться и дальше действовать в одиночку, па свой страх и риск это условие опять–таки оговорили заранее.

Игорь с ходу влетел в какую–то трубу — позже оказалось, что, по счастью, это основательно подзаросший водосток в дорожной насыпи. Здесь уже сидел кто–то на корточках. Свой? Свой. Ну и ладно. Не перемолвившись ни словом, изнеможенные, они заснули; да и куда еще бежать, не зная дороги, ни ориентируясь; нужно было дождаться светлого времени.

Проснулись рано, пить страшно хотелось… а в трубе только спекшаяся грязь… Через бурьян виден был как на ладони весь военный городок 35‑й батареи — ив нем муравьиное шевеление черных людей, тех самых, что, доведенные до точки, сдались вчера на милость победителя. Потом их гнали, оборванных и страждущих, по той же дороге, где внизу притаились Игорь и его собрат по несчастью. Топот сотен ног, стоны, редкие хлопки выстрелов: конвой стегал плетьми отстающих, добивал тех, кто уже не мог идти…

Облизнув пересохшие губы, тот, другой, наконец–то внимательно взглянул на Игоря.

— Видел?

Игорь кивнул: разговаривать не хотелось, язык во рту распух и что–то неладное творилось с раненой рукой, давно не знавшей перевязки: она стала вроде бы чугунной, в ране натужно дергалось и зудело.

— Мы рискнули — и выиграли свой единственный шанс, — удовлетворенно, даже с пафосом, воскликнул сосед; голос у него был гортанный, лицо отливало бледной смуглотой, черты его были не то чтобы особо выразительные, но запоминающиеся. — Что ж, давай на всякий случай познакомимся. Меня зовут Вано Кахидзе. Чекист. Ты, кажется, тоже?..