Люди, боги, звери - [129]

«Я решил остаться на родине, чтобы все видеть, все испытать и со временем принести этим пользу народу, объясняя всем свою роль в разыгравшейся трагедии. За все время болезни жены я не брал в руки пера, так как должен был гоняться за деньгами, работая по 18 часов в сутки. Теперь я должен как-то поправить свой бюджет и найти возможность литературной работы.

Длинное и дорогостоящее лечение, госпиталь, операция и в конце концов похороны (супруга Оссендовского умерла 27 августа 1942 года. — В.М.)…поставили меня в такую ситуацию, что я уже не в состоянии помогать своим сестрам и племянникам, которые финансово почти полностью зависят от меня.

В это тяжелое время я обратился к нескольким фирмам <…> с просьбой предоставить мне товар по средним или сниженным ценам, что позволило бы мне иметь некую прибыль при его продаже. За предоставленный товар я плачу сразу при его получении.

С такой же просьбой я обращаюсь к уважаемой пани и надеюсь, что Вы рассмотрите мое предложение»…

Товар, который хотел получить Оссендовский по оптовой цене, был милянувский шелк. Сестра, вдова министра Ященовского, у него была только одна, правда, она была достаточно обеспеченной. Племянников у него не было, хотя, может быть, он считал племянником внука вдовы проф. Залевского.

В период оккупации, чтобы выжить, не гнушались никаким трудом. В случае с нашим героем дополнительным допингом к увеличению доходов была женщина. Пани Леонтина, бойкая сорокалетняя врачиха, вдова с почти уже взрослой дочерью, решила, что будет идеальной музой для «польского Бальзака». Не исключено, что Оссендовский собирался жениться третий раз. В канцелярии прихода Св. Якоба в Варшаве 29 сентября 1942 года в присутствии свидетелей был составлен «акт возвращения» Оссендовского к католической церкви. С новой дамой сердца теперь он мог спокойно идти к алтарю.

В феврале 1943 года, когда Оссендовскому было уже 65 лет, он вступил в Столичную народную партию, где получил цифровой псевдоним 2029. На кандидатском собрании он сообщил в ведомство, занимавшееся шифрованием, что знает английский, французский, русский, немецкий, испанский, итальянский, китайский и монгольский языки. Как всегда, он преувеличивал. По-монгольски, кроме «добрый день», он точно ничего не знал. По-китайски, думается, тоже. Подготавливаясь к конспиративной работе, он прошел специальный курс. Переведенный в отдел образования и пропаганды, он получил руководство над педагогическим кружком, который разрабатывал учебные программы для будущей независимой Польши. Позднее, подчиняясь непосредственно Казимиру Прухнику, он начал организовывать литературный кружок. Казимир был членом Главного правления Народной партии и представлял эту партию в Департаменте просвещения под руководством Чеслава Выцеха. Оссендовский, поддерживая живой контакт с Прухником, был непреклонным антагонистом Выцеха, считая, что последний слишком хорошо относится к коммунистам.

Оссендовский боялся ареста, поэтому часто ночевал у своего друга Брошкевича. Неохотно выходил Оссендовский из дома в город, аргументируя это тем, что «имел лицо орангутанга и любой гестаповец мог идентифицировать его за секунду». Это нежелание выходить из дому было причиной того, что почти все собрания и совещания, в которых он принимал участие, проходили в его комнатах. Его товарищ по подпольной деятельности Тадеуш Ма-чиньски — «Прус» из батальона «Густав» оценивал его труды в этой области очень высоко и утверждал, что «он [Оссендовский] не только показывал юношеский энтузиазм и энергию, но и его разработки на тему направлений и программ обучения молодежи в возрожденной Польше имели большую ценность». В одном из последних писем к знакомым Оссендовский писал: «Я провожу бессонные ночи за написанием новой книги. Одну я уже закончил и начал новую: „Жизнь и движение должны продолжаться до последней минуты“».

К концу оккупации Оссендовский выглядел плохо. Он сник, барахлило сердце. Пессимистичные прогнозы врачей не удивляли писателя. Он верил в предсказание, которое когда-то услышал от хутух-ту — аббата монгольского монастыря, что он не умрет, пока Унгерн не напомнит ему, что пришел час расставания с жизнью. Он часто вспоминал это предсказание в кругу друзей, и они уверены, что оно сбылось. Свидетели утверждают, что в Жулвине Оссендовского нашел немецкий офицер, который представился как лейтенант фон Унгерн-Штерн-берг. Писатель умер вскоре после визита Унгерна — 3 января 1945 года и был похоронен на кладбище в Милянувках.

Существует версия, объясняющая факт посещения Оссендовского кем-то из Унгерн-Штернбергов. Это поиски завещания «последнего монгольского хана», о котором что-то должен был знать польский писатель. Он также мог подсказать, где «Кровавый барон» спрятал свой клад. Тема «сокровищ Кровавого барона» и «секрета Оссендовского» время от времени всплывает в сенсационных рубриках средств массовой информации.

11 апреля 1920 года иркутская газета «Власть труда» опубликовала сведения о том, что найдено примерно 20 ООО пудов золота на сумму около 410 миллионов рублей, или две трети из запасов золота, забранного Колчаком двумя годами раньше из сейфов казанского банка. Белые смогли в течение двух лет пустить в оборот свыше ста тонн золота. Командующий Азиатской конной дивизии тоже обладал частью «колчаковского» золота. Прибавилось к ним также конфискованное имущество жертв белого террора в Забайкалье, отнятые у китайцев трофеи и подарки от монгольских феодалов. Перед смертью барон вручил кому-то из верных соратников письмо, предназначенное для родственников, которые жили на Балтийском побережье. К письму было приложено завещание. Его исполнителем стал ху-тухту одного из крупнейших монастырей в Монголии. Если в течение 50 лет не объявятся законные наследники, то весь клад должен был пойти на нужды ламаизма. Полвека после экзекуции барона минуло 17 апреля 1971 года.