Любовный недуг - [75]

– Тебе больно? – спросила пристыженная Эмилия.

– Нет, – сказал Даниэль, подходя ближе. Под расстегнутой блузкой дрожали ее груди. Даниэль сунул руку в ложбинку между ними. Уже светало, когда их тела соединились в поисках согласия. Лежа один на другом, они играли в любовь, словно не было никакого будущего, позабыв о своем горе. Они нарушили клятву ненависти, и было подписано перемирие. Однако никто ни на шаг не сдвинулся с той черты, на которой стоял вечером, и хотя они дали клятву терпимости, преданности, обещали не помнить зла, но так и не пришли к соглашению до рассвета следующего дня.

– Тебе так нравится искать ее, что рано или поздно ты ее найдешь, – сказала ему Эмилия.

– Кого?

– Не заставляй меня произносить ее имя, – попросила она, обнимая его, чтобы отогнать от себя ужас перед смертью, незримо присутствовавшей при их расставании.

XX

Даниэль вернулся в Мексику, как он и намеревался с того момента, когда услышал о военном перевороте. Эмилия взялась распродать то немногое, что они скопили, упаковала в коробки все книги доктора Куэнки, заплатила последний раз арендную плату и вернула ключ от дома. Потом она уехала в Чикаго с мыслями об университете и о будущем, где больше не будет мыслей о войне.

В десять часов одним хмурым утром она приехала в город, зажатый в тиски зимы. Шел снег, и ветер с озера дул в лица прохожих. Эмилия даже не могла себе представить, что холод может так ранить. Она ругала серое небо, падавшее на нее сверху, пока пыталась сделать первые в ее жизни шаги по снегу. И из-за того, что смотрела куда угодно, только не под ноги, она поскользнулась на льду. Под грузом своего багажа и своей ярости она еще несколько секунд выделывала невероятные пируэты, чтобы сохранить равновесие, но у нее было слишком много чемоданов и слишком много мыслей, чтобы удержаться. Так что, не успев даже подставить руки, она свалилась лицом в снег. Вся мокрая, покрываясь коркой льда, она подумала, что так ей и надо за то, что отрицала очевидное, за то, что убегала от своей судьбы, за то, что слишком много хотела. Что делала она, родившаяся в тропической стране, лежа в луже грязного снега, уставшая от всего и такая одинокая, какой далее не могла себя вообразить? Чего ей еще было нужно, если под звездами родины у нее осталось самое теплое и желанное место на свете? Стать врачом?

Она хотела заплакать, но мысль, что слезы начнут замерзать, ее испугала. Поэтому она проглотила целую кучу ругательств и встала. Это было неподходящее место, чтобы предаваться ненужным рассуждениям и ностальгии. У нее в сумочке был адрес пансиона, и она решила добраться до него и не выходить, пока не прекратятся метели.

Два месяца спустя все еще шел снег. Но Эмилия научилась ходить по льду, записалась вольным слушателем в университет и работала в лаборатории Хогана, друга отца, с которым они чудесно поладили с первых минут знакомства. Хоган интересовался лекарственными растениями так же истово, как Саури, и заключил Эмилию в приют своих пузырьков и бесприютность своего недавнего вдовства с нежностью, сочетавшей в себе отцовскую волю и юношескую страсть. Он освободил ее от всех бюрократических проблем, с которыми она могла бы столкнуться как иностранка с туристической визой в паспорте, если бы искала работу где-нибудь еще. Это был простой и мудрый человек. Рядом с ним Эмилию будоражили два противоречивых чувства: она как никогда скучала по энергии и ариям своего отца, но как нигде заряжалась душевным пылом Хогана. Утром она ходила в университет, а после обеда помогала Хогану в его аптеке где-то около Гайд-парка. Эмилия была занята с рассвета и до поздней ночи, заканчивая дела гораздо позже, чем весь город погружался в раннюю темноту своей долгой зимы. Ее внутренний пейзаж полностью соответствовал пейзажу города. Иногда его освещали уверенность в своей правоте и ирония как средство от тоски и сомнений, но большую часть времени его омрачали новости из Мексики. Любая катастрофа, случившаяся где-то далеко, имела тенденцию увеличиваться в размерах с приходом темноты. Эмилия заполняла звуками весь свой день, после ужина она развлекала хозяйку дома и других постояльцев, играя на виолончели с неистовством венгерского музыканта, но когда она оставалась одна и включала свет в своей спальне, чернота, как опухоль, расползалась по всему ее телу. Она скучала по дому и родителям, Милагрос, Савальсе, и, словно ей недостаточно было обид, половину ее существа занимал самый худший из вопросов: жив ли Даниэль?

Эмилия засыпала только под утро и просыпалось несколько часов спустя. Тогда она одним махом выпрыгивала из кровати, даже если было воскресенье, и бралась за какую-нибудь работу. Она училась так, что поражала своих учителей. Они не совсем понимали, что делать со студенткой без документов, удостоверявших, что она столько-то лет уже изучала медицину, со студенткой, которая разбиралась в некоторых болезнях и их симптомах как выпускница университета. Доктору Хогану больше всего хотелось пролить бальзам на ее душевные раны и по мановению волшебной палочки утолить печали, пожиравшие ее изнутри. Поэтому он пригласил ее на практику в больницу вместе со студентами последнего курса и был очарован ее манерой двигаться, прикасаться к больным и особенно ее умением расспрашивать больных об их переживаниях и прослеживать связь между их словами и болезнями.