Любовный канон - [4]
Неизвестно, как далеко могло бы зайти наше с Лидией синхронное дышание, но мост, по которому мы шли рядом, пусть и разными дорогами, выдержал.
Я наклонилась к уху Лидии и стала говорить: «Ты не бойся, не бойся…» Я говорила это на всякий случай, ведь я не знала, что с ней сейчас происходит.
Мне самой не было страшно. Я боялась только одного: вдруг кто-нибудь войдет в палату и помешает нам, и тогда вся моя предыдущая жизнь с Лидией потеряет смысл. Так, по крайней мере, мне казалось. Наконец мы вместе вдохнули, а выдохнула я одна. Хотя, с точки зрения Лидии, все было наоборот.
Я подождала еще немного, убедилась, что больше не нужна ей, и вышла.
Если бы не Лидия, я бы увидела Таиного сына.
Доведя до конца попытку побега, я редко бывала в родном городе, а Тая приезжала только на сессии. В своем Архангельске она вышла замуж, и однажды я случайно встретила ее на Университетской набережной, уже с приличным животиком. Ни о чем таком я предупреждена не была, и Тая несколько минут наслаждалась моим замешательством.
Был ослепительный июньский полдень. Река текла рядом в направлении, которого я никогда не могла определить.
Я никогда не доверяла рекам. Они навязывают вектор движения, они текут мимо, себе на уме, они соблазняют другим берегом, где все то же самое…
Расхожая метафора человеческой жизни, река на самом деле – вытянутое в длину место принудительной прогулки.
И только море, мучительное и желанное, как объятья, которыми не дано насладиться в полной мере, море, не раздающее ложных обещаний, но готовое отдавать себя, где ничто не последовательно, но всё одновременно, всё сейчас, – только оно достойно любви.
Мы перешли на Ломоносовскую линию, в тень дерева, на месте которого теперь стоит памятник. Тая расстегнула нижние пуговицы кофточки, чуть приспустила корсаж юбки, и я увидела сбегавшие по ее круглому животу, от средостения – вниз, светлые растяжки, похожие на струйки дождя, стекающие по оконному стеклу.
«Здорово, правда? Потрогай» – она ободряюще улыбнулась.
Я положила руку на Таин живот, и ребенок, точно ждал этого, отозвался легким толчком. Я и теперь помню тектоническое движение под своей ладонью.
Мальчик родился через два месяца. Но самым удивительным образом ни разу Таины приезды с сыном и мои – не совпали.
А спустя двадцать лет он, спасая тонущего первоклашку, погиб в быстрой северной реке и в то же время, запечатанный моим прикосновеньем, навсегда остался в тех непостижных бесконечных водах, где жизнь и смерть равны друг другу.
Алиса сидела на подоконнике раскрытого окна, а Рогнеда писала мой портрет. И взгляд Рогнеды, направленный на мое лицо, был точь-в-точь взглядом Лидии на стол, накрытый в ожидании гостей.
Положительно, я жила в мире женщин, чьи имена были сорочками, в которых они родились, а не приобретенной по случаю одежкой, каким казалось мне мое собственное имя.
Из окна открывался вид на крыши, сбрызнутые свежим утренним солнцем. Позади них, так близко, что казались ненастоящими, посверкивали звезды кремлевских башен. Пол мастерской был заляпан пятнами краски, душистой и тягучей, как разогретая сосновая смола. Масляный запах оказался единственной закуской к нескольким глоткам водки: после вчерашней вечеринки еды в доме не осталось. Это был самый содержательный завтрак в моей жизни.
Гости разошлись под утро, а я и Алиса остались, потому что ей к одиннадцати надо было в Консерваторию, а это рядом, на Герцена, а мне на журфак, что тоже рядом, на Моховой.
Мы втроем перемыли посуду, и Рогнеда сказала:
– Освещение хорошее. Давай-ка садись, поработаем.
Стараясь не заснуть, я разглядывала картины, развешанные по стенам. На них вне зависимости от времени года, места действия и сюжета – шел снег. Он не вмешивался в то, что было на картинах, а только подчеркивал одновременность происходящего. Это был наброшенный на разноликий мир связующий сквозящий узор, легчайший, все объявший покров – никто еще не сумел найти торчащую ниточку, чтобы, потянув за нее, ответить на единственный вопрос: «Зачем?»
В светящейся благотворной тишине прошло около получаса.
Ровно в семь промолчавшая все утро Алиса, ахнув, соскользнула с подоконника вниз.
Я хорошо запомнила этот момент, потому что считала про себя удары курантов на Спасской башне.
Вид у Алисы был такой, будто она оказалась не внутри комнаты, а снаружи. Отчаяние, страх и безграничное удивление – вот что отразилось на ее осунувшемся за ночь лице.
Она стояла возле окна, осознавая случившееся, и солнечный свет проходил сквозь нее волнами, повторяющими удары ее сердца. Волосы ее светились, слезы, которых еще секунду назад ничто не предвещало, безостановочно катились по щекам, и она повторяла и повторяла:
– Я не готова потерять этого человека.
Смысл сказанного был неожиданным не только для нас, но, судя по интонации, и для самой Алисы.
