Любовные письма великих людей. Соотечественники - [9]

А. С. Пушкин – А. П. Керн (Москва, в конце августа)

Я отправляюсь в Нижний без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать решилась расторгнуть нашу свадьбу и вы согласны повиноваться ей, я подпишусь подо всеми мотивами, какое ей будет угодно привести мне, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было меня осыпать. Может быть, она права, и я был неправ, думая одну минуту, что я был создан для счастья. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же до меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам или никогда не жениться. 

А. С. Пушкин – неизвестной (Михайловское, 8 декабря)

Никак не ожидал я, очаровательница, чтобы вы обо мне вспомнили, и от глубины души благодарю вас. Байрон приобрел в глазах моих новую прелесть – все его герои в моем воображении облекутся в незабвенные черты. Вас буду видеть я в Гюльнар и в Леиле; самый идеал Байрона не мог быть так божественно-прекрасен.

Итак, вас, и всегда вас, судьба посылает для услаждения моего уединения! Вы – ангел-утешитель, а я не что иное, как неблагодарный, потому что еще ропщу.

Вы едете в Петербург; мое изгнание тяготит меня боле, чем когда-нибудь. Может быть, происшедшая перемена приблизить меня к вам; не смею надеяться. Не станем верить надежде; она не что иное, как хорошенькая женщина, которая обходится с нами, как со стариками-мужьями. А что поделывает ваш, мой кроткий гений? Знайте, что под его чертами я представляю себе врагов Байрона, с его женою включительно.

P. S. Опять берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ног ваших, что я все вас люблю, что иногда ненавижу вас, что третьего дня говорил про вас ужасы, что я целую ваши прелестные ручки, что снова перецеловываю их в ожидании еще лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и проч. 

А. С. Пушкин – неизвестной

Вы издеваетесь над моим нетерпением: вам доставляет особое удовольствие приводить меня в недоумение; мне удастся увидеть вас только завтра – пусть будет так!

Я не могу, однако, заниматься только вами одними. Хотя видеть и слышать вас было бы для меня блаженством, я тем не менее предпочитаю писать вам, а не говорить. В вас есть ирония и сарказм, которые озлобляют и отнимают надежду. В вашем присутствии немеет язык и чувствуется какое-то томление. Наверно, вы – демон, т. е. дух сомненья и отрицанья, как сказано в Священном Писании. Недавно вы жестоко отозвались о прошлом: вы сказали мне, что я старался не верить в течение семи лет… Зачем это? Счастье чувствовалось мною так полно, что я не узнал его, когда оно было предо мной.

Не говорите мне более о нем. Бога ради. Сожаление, когда все делается известным, это острое сожаление, соединенное с каким-то сладострастием, похоже на бешенство (…)

Дорогая Элеонора, позвольте мне назвать вас этим именем, напоминающим мне жгучие чтения вместе с увлекавшим меня тогда сладким призраком и вашу собственную жизнь, столь порывистую, бурную и отличную от того, чем бы она должна была быть. Дорогая Элеонора, вам известно, что я испытал на себе всю силу вашего обаяния и обязан вам тем, что любовь имеет самого сладостного. От всего этого у меня осталась одна привязанность – правда, очень нежная, и немного страха, которого я не могу побороть в себе. Если вам когда-нибудь попадутся на глаза эти строки, я знаю, что вы тогда подумаете: «Он оскорблен прошлым, вот и все; он заслуживает, чтоб я его вновь…» Не правда ли?

А между тем, если бы я, принимаясь за перо, вздумал вас спросить о чем-нибудь, то я, право, не знал бы, о чем. Да… разве о дружбе. Эта просьба была бы вульгарна, как просьба нищего о куске хлеба. На самом же деле мне нужна ваша интимность… А между тем вы все так же хороши, как в тот день, когда ваши губы коснулись моего лба. Я чувствую еще до сих пор их влажность и невольно превращаюсь в правоверного; но вы будете… Эта красота надвигается, как лавина.

Е. С. Норова (1799–1835)

Покажется ли вам странным и необычным, что я хочу просить вашего благословения? […] Для себя я призываю на вас все благословения Всевышнего.

«Болезненная, идеалистическая девушка» – так отзывались современники о Евдокии Сергеевне Норовой. Дочь помещика, замкнутая и религиозная, она никогда не думала о замужестве и даже не видела себя в роли жены. Но однажды, как бывает в романтических сказках, Евдокия без памяти влюбилась. Ее сердце с момента встречи стало принадлежать Петру Яковлевичу Чаадаеву – русскому философу, публицисту, другу А. С. Пушкина.

Чаадаев был настолько увлечен философией, политикой, общественной жизнью, что не оставлял места для личной жизни, не имел любовных романов. На его судьбу выпали сложные испытания, долгое время он жил в гонениях, был объявлен сумасшедшим за свои «антигосударственные идеи». Однако, несмотря на «весьма испачканную биографию» Чаадаева, Евдокия Норова самоотверженно любила его. Незадолго до смерти, в 1835 г. она напишет в своем письме любимому: «Благословите меня – я мысленно становлюсь перед Вами на колени…» Чаадаев завещал похоронить себя близ могилы Е. С. Норовой.