Любовное приключение - [14]

И если вы, дорогой читатель или очаровательная читательница, знаете другой ответ на вопрос: «Почему англичане и англичанки от пятнадцати до двадцати лет почти все обладают прелестными ртами, а англичане и англичанки от пятидесяти до шестидесяти лет почти все имеют безобразные рты?», — так вот, если вы знаете другой ответ, сообщите мне его, а я дам вам автограф.

VI

К девяти часам вечера мы прибыли в Кобленц.

Моя спутница настолько привыкла к нашим братским отношениям, что больше не беспокоилась о расположении снимаемых нами комнат. Даже если бы нам дали одну комнату, но с двумя кроватями, она не выразила бы неудовольствия.

Наши комнаты оказались смежными, а у Лиллы стояло две кровати.

Ужинали мы втроем — наша знакомая из Вены согласилась составить с нами триумфеминавират.

И мы отлично провели вторую половину дня.

Если бы мужчины понимали всю прелесть дружбы с женщиной, и даже с двумя женщинами, то в тот день, когда их отношения переходили за рамки дружбы и вступали в область любви, они, возможно, и пролили бы слезы радости, но уж точно пролили бы слезы сожаления.

Вечер прошел чудесно. Чай накрыли в комнате Лиллы, и мы пили его, сидя перед большим окном с видом на Рейн, немного выше моста, ведущего в крепость Эренбрайтштейн и дальше; по ту сторону Рейна открывалась панорама холмов, переходящих в горы.

Поднялась луна, и волны ее тихого света заструились вдоль гор; достигая Рейна, они превращали его в бескрайнее зеркало из серебра.

О чем говорили мы тогда перед лицом этой великолепной природы? Я уже не помню. Возможно, мы говорили о Шекспире и Гюго, Гёте и Ламартине. Великие поэты воспевали величественные картины природы, и признательная природа сама навевает мысли о великих поэтах.

Несомненно, чтобы продолжить, насколько это было возможно, чудесное уединение, наша венская знакомая попросила у Лиллы разрешение разделить с ней ее комнату. Лилла повернулась в мою сторону как будто для того, чтобы спросить, не возражаю ли я.

Я засмеялся и ушел в свою комнату, оставив дам наедине.

Чтобы видеть эту прекрасную луну лежа в кровати, когда свеча будет погашена, я оставил решетчатые ставни открытыми, а занавески незадернутыми и таким образом через оконные стекла мог наблюдать темно-синий небесный свод с прочерченным на нем длинным светлым следом — это был Млечный Путь, а еще дальше я заметил мерцающую то красным, то белым, то голубым светом звезду — это был Альдебаран.

Как долго я созерцал это тихое и грустное зрелище то ли открытыми, то ли полусомкнутыми глазами, я не знаю. В конце концов я задремал, а когда вновь открыл глаза, все еще полные этого иссиня-черного неба и этих мерцающих звезд, то мне показалось, что небосвод охвачен пожаром.

Все, что прежде было синим, сейчас стало пурпурным. Небо, такое спокойное и ясное за несколько часов до этого, расходилось огненными волнами. Утренняя заря возвещала восход солнца.

Я все еще восторгался этим зрелищем, когда мне послышалось, что меня зовут из соседней комнаты.

Прислушавшись, я действительно уловил долетевшее до меня имя Александр.

— Это вы, Лилла? — в свою очередь вполголоса спросил я.

— Да, хорошо, что вы проснулись, — проговорила она все так же тихо, — вы не находите, что Всевышний создал для нас великолепные декорации?

— Просто блестящие! Жаль, что мы не вместе любуемся этим небом!

— Кто вам мешает войти и смотреть отсюда?

— А наша венка не будет возражать?

— Да она спит.

— Тогда откройте мне дверь.

— Открывайте сами, она и не была закрыта.

Я спрыгнул с кровати, надел брюки, халат, туфли и как можно тише вошел в комнату соседок.

Лилла, выражаясь театральным языком, лежала «со стороны двора», а ее соседка — «со стороны сада». Высокое окно позволяло лучам зарождающегося дня обагрять ее кровать и лицо, которое, казалось, плыло в розовом свете. Стараясь не загораживать собою свет, я снял зеркало и поднес его Лилле, чтобы она в него посмотрелась.

Было совсем нетрудно понять по ее улыбке, что она была мне признательна за то, что увидела себя такой красивой.

— Вот, — сказал я, — поцелуйте себя. И я поднес зеркало к ее губам.

— Нет, — ответила она, — поцелуйте вы меня, так будет лучше.

Я поцеловал ее, пожелав еще много-много раз встречать столь дивную утреннюю зарю, подобно той, что поднималась за окном, и после этого повесил зеркало на гвоздь.

— Возьмите стул и устраивайтесь у моей кровати, — сказала она, — у меня к вам просьба.

— Какая?

— Вы должны мне рассказать историю, которая навечно останется у меня в памяти связанной с этим чудесным восходом солнца.

— Какую историю вы хотите услышать перед лицом подобного великолепия? Вы знаете «Вертера», знаете «Поля и Виргинию»…

— Разве вы не говорили мне, что обязаны моей соотечественнице одним из приятнейших воспоминаний в жизни?

— Да, я говорил это.

— Разве вы не говорили мне, что это воспоминание было совершенно безоблачным и что единственное, чем вы заплатили за три месяца счастья, были слезы в ту минуту, когда вас покинули?

— И это правда.

— Не будет ли с вашей стороны нескромным рассказать мне эту историю?

— Уже не будет, к сожалению, ибо эта женщина умерла два года тому назад.