Любовник моей матери - [18]
В какой-то момент она начала совершать пешие прогулки, которые всегда приводили ее к этому озеру, к этому пляжу, где на гальке лежало несколько лодок, рыбацких челнов. Напротив, на другой стороне озера, поблескивали крыши имения Эдвина. Еще позже она стала проделывать свои маршруты и по ночам, в лунные и даже безлунные темные ночи шла через лес четыре-пять километров к озеру, с камнем в руках, который она откапывала в саду и который был таким тяжелым, что у нее просто отрывались руки. Так она и ходила, всегда к озеру. Она не останавливалась на берегу, а забредала так глубоко, что даже живот намокал. Только тогда она замирала, стоя с трясущимися коленями, дрожащими губами, сухими глазами, молясь на Эдвина и уставившись на тот берег. Камень выпадал из рук, а она не замечала. Так и стояла в оцепенении. Наконец резко разворачивалась — может, потому, что ночная птица закричала, может, вдали просигналила машина — прямиком к берегу и мчалась домой. Задыхаясь, с мокрыми еще ногами, без единого шороха забиралась она в общую постель и лежала на спине, одеревенев. На восходе солнца она проваливалась в короткий сон и просыпалась разбитая, когда через некоторое время ее будил шум дня. Если вечером приходили гости, она выглядела красавицей. Она принимала всех с полной сердечностью и говорила много, много и громко. Иногда она задирала юбки, не стыдясь, до самых бедер, и показывала свои раны от падений с велосипеда. Везде запекшаяся кровь. Потом она так сильно смеялась, что подруги и друзья отвечали ей смехом.
Конечно же, она тосковала по «I Leoni», теперь в особенности. Уже через несколько недель после свадьбы она отправилась туда, одна, с неизменным чемоданом. Правда, на этот раз ни дядя, ни Борис не нашли времени, чтобы встретить ее (разве она никто?), так что ей пришлось пешком проделать путь по равнине и через холмы виноградников. Километров пять или, скорее, восемь. Жара. Рои мух. Облако пыли от проезжающей машины. Жгучее солнце, тени нет нигде. (Разве жизнь ее была неправильной?) И хотя трава и кусты и на этот раз зеленели, снова цвели цветы, ящерицы сновали по каменным стенам, как в прежние времена носились стрекозы и даже птицы чирикали как ни в чем не бывало, мать уже не была в таком восторге, как прежде, когда наконец поднялась по крутой, прямой как стрела дороге к «I Leoni». Она обессилела, покрылась потом, ноги у нее горели так сильно, что она сняла туфли и последние сотни метров шла босиком. (Наказание за ее вину?) Имение, желтое, яркое, внушительное, взмывало перед ней. Церковь заново покрашена, исчезли веселые кустики вокруг водостоков и в нишах колокольни. Странный шум раздавался с террасы, расположенной так высоко, что мать, подойдя поближе, не смогла увидеть, что там происходит. Поднимаясь по широким, как во дворцах, ступеням террасы, она застонала от боли и уронила чемодан и туфли. Она стояла и задыхалась. Смотрела. Повсюду кишели люди. Шум и крики, все отдают друг другу какие-то приказы, не обращая внимания на то, что им сказали. (Эй! Она же здесь, разве они не видят?) Ближе всего к ней были трое мужчин, расположившихся на деревянных подмостках с поблескивавшими золотом трубами. Они репетировали, начиная каждый раз заново: труба, торжественные аккорды, но громыхало все это далеко не так величественно, как они себе представляли. Позади них мужчины и женщины из прислуги расставляли длинные деревянные столы, расстилали белые скатерти, расставляли тарелки, стаканы, раскладывали ножи и вилки. Одна девочка посыпала скатерть цветами из большой корзины. На ней была национальная одежда с лентами и вышивками, да, все были переодеты, все служанки и работники выглядели, как в старину. Жилетки, куртки, платки. Они просто сияли чистотой. (Мать почувствовала себя грязной.) Четверо мужчин, пыхтя и ругаясь, поставили огромную, как дом, бочку с вином. Меньший из двух маленьких дядьев пробежал так близко от нее, что она почувствовала его дыхание. (Разве она невидимка?) На нем, на самом маленьком дяде, была черная рубашка, красная нарукавная повязка с угловатыми символами, и он лающим голосом орал на двух женщин, украшавших деревянную триумфальную арку — мать стояла прямо под ней — побегами глицинии и розами. Они не обращали на него внимания, и маленький дядя повернулся к бочке с вином. Там тем временем появился Борис, которого тоже не узнать. На нем была не просто черная рубашка, на нем была настоящая униформа, тоже черная, в правой руке хлыст для верховой езды, небольшая плетка, которой он со свистом рассекал воздух, отдавая приказы. К нему работники и служанки прислушивались больше, о да, он просто излучал мощь и твердую волю. Самый маленький дядя тоже это почувствовал и отправился в другом направлении, на этот раз ко входу в кухню. Мать помахала Борису, потому что он смотрел в ее сторону, но тот отвел глаза от ее взгляда и поправил стул. (Она и в самом деле
