Любовник Большой Медведицы - [108]

— Что такое? — спрашиваю.

Щур глянул на меня горячечно блестевшими глазами. Лицо его, мокрое от пота, запорошил пепел.

— Могила это для него… А как иначе? Оставить, чтоб волочили, трясли? В жизни ему того хватило! Пусть хоть теперь спокойно будет! Гроб будет, как холера!

Показалось мне, что Щур засмеялся, хотя не могло же того быть! Может, застонал так?.. Он все копал. Выкидывал из ямы кучи земли. Руками греб, тыкал заостренной палкой, обожженной в огне. Наконец, выкопал глубокий, в полтора метра, ров.

Вылез, отер пот со лба рукавом рубахи и сказал:

— Ты обыщи его. Оружие забери, деньги. Деньги его матери отвези в Рубежевичи. Я адрес дам… Я сейчас.

Щур пошел в лес, а я принялся вынимать из карманов Грабаря вещи. Были там парабеллум и наган, девять запасных магазинов, много патронов, четыре гранаты, фонарик, портмоне с деньгами и множество всякой мелочи. Высыпал я все это на большой платок.

Вскоре вернулся Щур. Принес охапку еловых лап. Принялся устилать ими дно могилы. Вылез наверх, сказал мне хрипло:

— Ну… покончим с этим!

Опустили мы в могилу тело Грабаря. Щур слез в могилу, уложил ему руки вдоль тела. Сказал мне:

— Машину дай… наган. Пусть у хлопца будет!

Положил заряженный наган у правой руки Грабаря и стал поспешно укрывать его еловыми лапками. Вылез, наклонился над могилой.

— Ну, прощай, Янек!

Стал ногами спихивать землю в яму. Потом и руками. Вскоре яма заполнилась. Щур утоптал землю.

— Может, камень положим на могилу? — спрашиваю.

Щур подумал с минуту. Нахмурился, махнул рукой.

— Не нужно. И так ему тяжело было в жизни… Ты не знаешь, как…

Замолчал.

Я развел огонь. Понемногу снова задождило. В кронах деревьев свистел, плакал, дрожал ветер. Срывал желтые листья, усыпал ими могилу Грабаря.

Мой верный друг Грабарь погиб в конце золотого сезона — как и Сашка Веблин. Все вокруг оделось золотом. Золотые ковры устилали леса, золото сияло с веток, золото укрыло его могилу.

Близился вечер. Я развел большой костер. Щур будто стряхнул оцепенение. Вынул из сумки бутылку. Вымыл спиртом руки и лицо, измазанные кровью друга. Вытерся платком. Закурил, сел у костра и долго, задумчиво смотрел в огонь. Дымил папиросой, сплевывал на угли и о чем-то думал, думал, думал…

Смеркалось. Темень окутала лес. Мрак укрыл все траурным саваном.

Ветер усилился, и дождь не переставал. А сверху, от крон, все летело наземь золото.

Теперь мы работали без всякой системы. Щур перестал маскироваться. Крыли мы «слонов», не таясь. Работали зло, упрямо. И времени отдохнуть почти не было. «Повстанцы» ходили теперь реже. Многие группы бросили работу, а кто не бросил, ходили по дальним кружным дорогам. Но и там мы их брали. Нюхом их чуяли.

Только одну группу никогда не трогали мы, хотя и легко могли бы взять — группу «диких». Теперь ее водил Душек Магель, двенадцатый машинист и двенадцатый безумец. Болека Комету убили большевики из засады. Полез ночью на карабины и погиб от пуль… Улетел Комета с пограничья. Сгинул первейший пропойца.

Стал я замечать, что у Щура помешалось в голове. Стал присматриваться, наблюдать и уверился: съехал он. Вскоре после смерти Грабаря взяли мы пятерых «слонов» и забрали товар, который те несли в Советы. Щур пораспаковывал все но́ски и скинул товар в общую кучу. Потом принялся развешивать по елкам яркие платки, чулки, свитера, подтяжки, лакированные пояски. Украсил так несколько деревьев. Смотрел я на Щура, не мешал. Тот закончил, отошел на несколько шагов, бурча непонятное под нос, осмотрел дело рук своих. Потер ладони и говорит мне:

— Ну, как? Марово?

— Так себе… пойдет.

Остатки товара Щур выбросил в ближайший ручей. Когда пришли на мелину, спросил:

— Знаешь, что мужик один из-под Курдунов сделал?

— Ну что?

— Скаред был. Целую жизнь деньги собирал. Когда под старость захворал тяжело, держал их в кожаном мешочке под подушкой. Боялся, чтобы кто из родни не забрал. А незадолго перед смертью принялся глотать золотые монеты. Одну за другой, как конфетки. После начал давиться золотом. Прибежали сыновья с дочками и жена. Хотели помешать ему. А он их стал бить, кусать и проклинать. Так и умер.

Не понял я, зачем он и по поводу чего такое рассказал. А Щур время от времени, а чаще в самый неподходящий момент, принимался спрашивать: «А знаешь, что случилось в Гервелях, в Уше, в Дуброве?» или «Знаешь, что сделал тот-то и тот-то?» И рассказывал странные истории.

Понял я, что у Щура мебель в голове попереставилась. Только понять не мог, на чем же он свихнулся. Я от него не отступал ни на шаг. Мелиновали мы большей частью под открытым небом. Все гонялись за «слонами». А товар часто попросту бросали в лесу, где он мок и пропадал. Несколько раз заходили вечерами в местечко. Закупали там провиант и табак. Щур навещал своих информаторов и вызнавал, кто еще ходит за границу. Работы у нас стало немного: «повстанцы» почти перестали ходить за границу. Некоторые даже боялись поодиночке ходить по улицам местечка. Всех мы запугали.

Щур как-то вызнал в местечке, что одна группа «повстанцев» ходит не прямо из Ракова, а из Вольмы. В ту сторону несут очень дорогой товар, а назад возвращаются через наши края, но без товара. Проводил их Берек Стонога. Проводил две-три группы и ходил один, чтобы принести полученные за переправленный товар деньги. Описали нам приблизительно, каким путем он возвращается из Советов.