Любовь Жигана - [25]

Лицо склонившегося над Константином Сержа, внимательно наблюдавшего за его зрачками, вдруг потеряло четкие очертания и начало меняться, превращаясь в лица людей, воспоминание о которых отзывалось в Константине острой душевной болью.

Над ним стоял то его друг, которого разорвало в клочья на мине в Афганистане, то вор в законе Артур, смерть которого потрясла Константина своей нелепостью, то вдруг ему казалось, что на него смотрит с немым укором Маргарита, словно спрашивая, почему он не успел ее спасти от руки убийцы…

Лица начали меняться стремительно, как в телевизионной рекламе, Константин не успевал почувствовать боль утраты каждого из этих людей, он только понимал, что на глазах у него появились слезы. Наконец мелькание лиц прекратилось. Одно, до боли знакомое, лицо смотрело на него каким-то отрешенным взглядом, ни в чем не укоряя и ничего от него не требуя.

Константин почувствовал, что должен вспомнить этого человека. Если это ему не удастся, он навсегда перестанет быть самим собой – вместе со своей внешностью потеряет что-то важное, что делало его Константином Панфиловым, носившим когда-то кличку Жиган.

Ответ был совсем рядом, нужно было только чуть сосредоточиться, и память подсказала бы имя этого человека. Неожиданно лицо склонившегося над Константином человека начало прямо на глазах у Константина чернеть и обугливаться в языках пламени.

Константин застонал, и глаза его непроизвольно закрылись, чтобы не смотреть на этот огонь, сжигающий близкого и дорогого ему человека. Но обугленное лицо не пропало совсем, огонь продолжал бушевать перед закрытыми глазами Константина.

«Игнат!» – пронзила его мозг мысль, само содержание которой было нестерпимой болью. Когда-то эта боль была постоянной, непрерывной, и только в последнее время Константин начал о ней понемногу забывать, она притупилась и стала привычной.

Константин застонал и наконец потерял сознание.

Он вспомнил, чье это лицо. Это было лицо его младшего брата, сожженного бандитами в топке. Лицо, которое он долго пытался забыть.

…Закончив операцию, Серж долго сидел над застывшим в наркотическом оцепенении Панфиловым и вглядывался в черты только что созданного им нового лица. Он устал от напряжения, владевшего им три часа, пока шла операция.

Работать одному, без ассистента, было неудобно, но таково было условие, поставленное перед ним Константином, – операцию Серж будет делать один, иначе вообще разговаривать не о чем. Серж, конечно, согласился – потому что отказаться не мог.

От этой операции, от того, насколько Константин останется удовлетворен ее результатом, зависело его будущее. А будущее Сержа ожидало великое, по крайней мере он сам в этом был уверен.

Он выкурил полпачки «Marlboro», когда, наконец, Панфилов слабо застонал и веки его слегка дрогнули. Серж тоже вздрогнул.

«Сейчас! – подумал он. – Еще несколько минут, и я узнаю, не отвернулся ли от меня мой ангел-хранитель. В принципе я, конечно, свалял большого дурака, когда не настоял на предоплате. Надо было до операции заставить его перевести все деньги на мой счет или хотя бы часть денег. А если он сейчас очнется и нагло рассмеется мне в лицо? И скажет, что, кроме "спасибо", мне не причитается никакого другого гонорара? Что, если это самое обычное "динамо" в духе Шиндлера? Что я буду тогда делать?»

Серж сжал правую руку и почувствовал боль в пальцах. Он удивленно взглянул на свою руку и увидел, что сжимает скальпель.

Два пальца оказались порезанными, кровь сочилась из неглубоких ранок и собиралась на сгибах, набухая тяжелыми темно-вишневыми каплями, притягивая к себе взгляд.

Бросив скальпель на столик с инструментами, Серж вытер кровь куском бинта, крепко прижал ранки, чтобы остановить кровь, и вдруг беззвучно рассмеялся, чувствуя непонятное, но приятное головокружение – то ли от этого смеха, то ли от своих ожиданий, которые должны были вот-вот наконец-то исполниться.

«Пусть только попробует! – подумал он. – Я убью его. Пусть только попробует! Он заплатит мне эти деньги, чего бы мне это ни стоило!»

С операционного стола, на котором все еще лежал Константин, вновь раздался легкий стон, и Серж забеспокоился. Для пациента операция была и не особенно сложной, и не особенно болезненной. У него не могло быть острой боли, которая заставила бы его стонать. Да и совсем не похож был Константин на человека, который обращает внимание на физическую боль…

Серж подошел вплотную к столу, взял безвольную руку Панфилова, нащупал пульс, сосчитал и пожал плечами. Все было нормально.

– Игнат! – тихо простонал Константин.

Серж усмехнулся.

Вот в чем дело. Он сделал все на высшем уровне, операция прошла блестяще, и, если пациентом овладели какие-то болезненные ощущения, виноват в этом не хирург. Это память. Наверное, этот Константин – очень сильная личность, если его подсознание так сопротивляется потере привычного для него лица. Вот оно и вытащило из глубин психики что-то такое, что намертво связывает Константина с его прежней жизнью.

«Что это еще за Игнат? – с отстраненным интересом подумал Серж. – Любовник? Вообще-то он совершенно не похож на голубого, у меня на них нюх хороший. Здесь что-то другое…»