Любовь властелина - [34]

— Сокровище ты мое, — сказал он своему лицу в зеркале лифта, который нес его к трудам праведным.

Выйдя на четвертом этаже, он издали заметил Гарро и мысленно уже упивался поздравлениями, которые тот должен был ему сейчас принести. Но этот бедняга Гарро не нашел в себе смелости притвориться как следует и свернул с полдороги, чтобы избежать встречи и неизбежных поздравлений. А вот поздравления Кастро (недавно получившего повышение), которого он встретил вслед за этим, были весьма сердечны. Два чиновника ранга «А», новоиспеченный и ожидающий назначения, дружески болтали, Кастро жаловался на ужасную мигрень, Адриан посоветовал ему своего врача, лучшего в Женеве, как и все, впрочем, у него. Затем они осторожно покритиковали высшее руководство Секретариата и присущую ему манию вечной реорганизации. Отдел культуры, который в прошлом году расформировали, теперь опять хотят восстановить — наверное, затем, чтобы опять расформировать в следующем году. Они обменялись понимающими улыбками и крепко пожали друг другу руки.

— Этот Кастро в общем-то славный малый, симпатяга, — пробормотал Адриан, закрывая за собой дверь кабинета.

Да, не забыть внести Кастро в список лиц, которых необходимо пригласить в первую очередь. И, наоборот, вычеркнуть оттуда всех в ранге «Б», отныне деклассированных. Кроме Канакиса, он племянник министра, и скоро, конечно, получит повышение, поросенок этакий. Он открыл шкафчик, чтобы достать свой рабочий пиджак, полюбовался на себя. Нет, человек, который на днях получит повышение, не должен рядиться в старый пиджак. Чиновник ранга «А» должен выглядеть внушительно. Он повернулся на каблуках, потом сел и погрузился в свое счастье.

— Официальное назначение, с ума сойти, уже объявленное, с ума сойти, обратной дороги нет, я их всех сделал! Я теперь могу тебе с полным правом сказать это, старина, я так долго боялся, что мое повышение не объявят! Ты ж понимаешь, никогда не знаешь точно, ох, какие интриги будут плестись в самый последний момент! Но теперь-то, старина, все объявлено, точно и наверняка. Ничего не поделаешь, дорогой мой Веве, придется проглотить эту пилюлю. И к тому же, дорогой, зам генсека придет ко мне на ужин первого июня. Через три дня, слышишь, Веве? А к тебе он ходит ужинать? Что-то я в этом сомневаюсь! Еще кофейку, дорогой мой заместитель Генерального секретаря? Нет, это как-то фамильярно, все-таки первый раз. Еще кофейку, мой дорогой месье? Нет, тоже не годится. Просто: еще кофейку? Да, спасибо, с приятной улыбкой, как у людей одного круга. Плохо, конечно, что Мамуля с Папулей будут на ужине. О боже, как некстати они решили ускорить свой отъезд из Брюсселя! От них жди каких-нибудь ляпов, от Папули уж точно. Ну что делать, зато зам генсека поймет, что я self made man. Сам выбился в люди, вот. И будет же Ариадна, она компенсирует все недочеты. А теперь за работу!

Слабеющей рукой он притянул к себе британский меморандум и тут же оттолкнул его. Совершенно очевидно, что он не может приняться за такую большую работу сегодня утром, для этого нужно быть в соответствующем расположении духа. Ничего не сделаешь, чрезвычайные обстоятельства. И потом, уже почти без двадцати одиннадцать. Слишком поздно, чтобы начинать работу такого масштаба. Он наверстает упущенное после обеда. Но отныне, старина, утром следует приходить вовремя, не позднее, чем в четверть десятого. Принято без возражений. Если же вследствие каких-нибудь исключительных обстоятельств ему придется опоздать — надо оставить трость, шляпу и чемоданчик в машине. Тогда главное — только миновать входную дверь, а дальше он уже пойдет эдаким безупречным чиновником. Также принято без возражений. Теперь надо бы пройтись по коридорам в поисках вдохновения, чтобы потом сделать какую-нибудь легкую работку, пустячок какой-нибудь, который бы соответствовал его нынешнему настрою. И вообще, ему, кажется, захотелось в туалет. Так ли это — выяснится на месте. И вот он вышел из кабинета и не спеша побрел с тоской во взоре, поскольку невозможность работать его действительно угнетала и не давал покоя британский меморандум на письменном столе, тяжеловесный и неумолимый.

В туалете, как всегда, было много народу, он оказался по соседству с Джонсоном, директором экономического отдела, который его приветствовал сердечным «здравствуйте». Доброжелательное равенство царило в этом месте всеобщего отдохновения, где важные шишки из своей позиции пред вечными водами дружески улыбались подчиненным, ставшим внезапно добрыми друзьями. Они стояли полукругом, как в некоем священном обряде, строгие и торжественные перед лицом писсуара, объединенные сосредоточенностью и вырывающимися порой вздохами облегчения, облагороженные атмосферой взаимопонимания и полного согласия, родства душ, тайного мужского масонского братства. В общем, Адриан, выйдя оттуда, вновь обрел присутствие духа и был готов к великим свершениям.

— Ну, теперь примемся за Камерун, — решил он, едва войдя в кабинет. Сидя за столом, он продекламировал, что «труд — святой закон природы»,[4] после чего энергично раскрыл досье. Зажав руками уши, сосредоточился. С чего начать? С «Я имею честь уведомить Вас о получении и тэдэ» или же с «Искренне Вам признателен и тэдэ»? Чтобы найти верный тон, он закрыл глаза. Но в дверь два раза постучали и вошел Ле Гандек, с вечно заплаканными глазами и галстуком «Лавальер» на шее. Желая произвести впечатление и прослыть шутником, он поприветствовал его военным салютом.