Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 2 - [26]

Учебный год был долгим: начинался он в сентябре и завершался в июне. На Пасху каникул не было, лишь короткие каникулы на Рождество. В первое воскресенье каждого месяца Ларри разрешали уезжать домой, а по остальным воскресеньям и четвергам к нему разрешалось приезжать Клайду. Эти короткие визиты были скорее мучительными, нежели радостными. И оба считали дни от сентября до Рождества и от Рождества до июня. А потом каждую минуту, проводимую ими вдвоем, они считали самой счастливой. И никому из них даже в голову не приходило, что Ларри может захотеть погостить у кого-нибудь из своих школьных приятелей или пригласить кого-нибудь из них в Синди Лу. Они наслаждались обществом друг друга и были безумно счастливы после столь долгих разлук. И посему никто из них не нуждался в обществе кого-нибудь еще. Но однажды, уже привычно отклонив несколько приглашений, Ларри упомянул об одном таком приглашении деду. Причем упомянул совершенно случайно, мимоходом. Клайд быстро ответил:

— Если тебе захочется поехать домой к Блайсу Бержерону, Ларри, то, надеюсь, ты обязательно съездишь туда. Полагаю, ты не считаешь, что должен приезжать в Синди Лу.

— Ну, конечно же! Я не должен… Я хочу приезжать в Синди Лу!

— Если тебе не хочется ехать с Блайсом, почему бы тебе не пригласить его к себе? — спросил Клайд.

— Потому что мне не хочется, чтобы здесь был кто-нибудь еще, кроме тебя. Мне достаточно видеться с Блайсом и другими мальчиками в колледже.

Если бы он не успевал в играх, то такое настойчивое желание чаще находиться вдали от школьных товарищей можно было объяснить отсутствием между ними понимания. Однако Ларри был прирожденным спортсменом, его сельская жизнь на плантации только развила в нем его природные таланты. Он выступал на соревнованиях по бейсболу и баскетболу, а его удивительное ныряние в плавательном бассейне было источником тайной зависти и постоянного подражательства. Ларри всегда считался почти лидером класса, хотя он и не был заводилой, и, возможно, то, что он никуда не призывал своих сверстников, мешало его более широкой популярности среди них. А возможно, этому мешали его вежливые отказы присоединяться к дискуссиям, хотя эти отказы совершенно не являлись следствием отсутствия интереса к вопросам, вызывающим разногласия. Просто, если дело доходило до спора, Ларри предпочитал обдумать все сам или спокойно обсудить проблему с дедом. Как только его школьные товарищи выплескивали на него сложные вопросы, он всякий раз казался погруженным в книгу, лежащую перед ним, и выражение его лица, когда он отрывался от нее, было точно таким же, какое бывало в подобных случаях у Клайда — совершенно бесстрастное. Дома же, после беседы с дедом, он, бывало, долго сидел молча, обдумывая сказанное, или седлал лошадь, вскакивал на нее и в полном одиночестве уезжал в сторону болот.

Он так же вежливо, но очень твердо отклонял приглашения присоединиться к любой группе в колледже. Он глубоко почитал религию, относился к ней с превеликим уважением, но по-прежнему робел, если дело касалось молитв. Он не смущался, когда колледж посещал часовню в полном составе; однако ему было трудно подойти к причастию, пока это не сделают другие; он старался быть незаметным в толпе. Его молитвами были те, которые они с Клайдом дома читали перед сном.

* * *

Прошло два с половиной года учения Ларри в Джефферсон-колледже, когда скончался его дедушка мистер Винсент, а бабушка с тетей Армандой приехали в Викторию, привезя тело покойного для захоронения его в семейном склепе в монастыре. Клайд встречал их на станции, куда они прибыли в сопровождении служанки-француженки. На них были самые длинные и плотные вуали, какие Клайд видел когда-либо в жизни. Такие траурные вуали считались признаком чрезвычайно дурного вкуса даже здесь, в провинции. Клайд привез миссис Винсент и Арманду на Викторию и помог им с организацией похорон, которые, согласно их обоюдному желанию, были самыми пышными из всех, когда-либо имевших место в монастыре. Правда, никаких обсуждений по этому поводу не было; спустя несколько дней после погребения обе дамы остались в полном уединении, якобы пребывая в состоянии совершенной прострации. Однако они позвали к себе Клайда — сначала одного, а потом вместе с Ларри, которому в колледже дали специальное разрешение на время уехать в связи со скорбным событием. Но только Ларри должен быть как можно скорее уведен Тайтиной из затемненных комнат, поскольку у скорбящих дам ужасный вид. Спустя неделю новый муж Тайтины, Бесси, принес в Синди Лу письмо. Это было короткое послание, написанное по-французски и весьма оригинальное: если мистер Бачелор примет во внимание вспышки неутешного горя, которые вряд ли они смогут удержать из-за недавней тяжелой утраты, перенесенной ими, равно как и поймет противоречивость чувств, вызванных видом их бывшего дома… то мадам Винсент и мадам маркиза де Шане будут рады принять его в пять часов следующего дня.

Пока Клайд читал это послание, его губы все больше кривились. На следующий день Клайд надел черный костюм, которого уже давно не носил, но по этому случаю очистил его от нафталиновых шариков, чтобы, как положено, присутствовать на похоронном обряде, и, перед тем как спуститься вниз, подмигнул своему отражению в зеркале. Корица и Сахар были покрыты черными сеточками с черными же кистями, прежде чем их запрягли в кабриолет; на козлах ожидал Наппи в черной ливрее, которой он не надевал давным-давно. В руке он держал кнут, украшенный черным шелковым бантом. Да, действительно, все было готово (причем самым наилучшим образом) к a visite de condoleance