Любовь в наследство, или Пароходная готика. Книга 1 - [30]

— Ну-у-у… Я соглашусь с тобой, что эта парочка — отпетые сплетницы. Однако остальные…

— Меня не волнуют остальные. Что ты скажешь по поводу этих сплетниц?

Он заметил на ее лице удивление. Ему не следовало бы выпаливать этот вопрос так резко. Не удивительно, что она была несколько обескуражена. Но теперь уже слишком поздно брать свои слова обратно.

— Ну-у-у, — протянула она снова. — К примеру, они обсуждали молодого священника-методиста, который сидит за нашим столиком и прочитал такую милую и трогательную проповедь. Они утверждают, что он совершенно не годен для того, чтобы совершать богослужение.

— Равно как и юные подопечные мадам Пурье на самом деле не ее племянницы? — вставил Клайд вопросительным тоном. — Вообще-то священник мне по душе, хотя, как он читает молитвы, мне не нравится. Есть в его голосе что-то такое, словно он просит Всевышнего благословить только наш столик, а остальных предоставить их судьбе… Ну, что еще скажешь?

— Очень много они болтали о молодом человеке из Дейтона. По-моему, его зовут Персиваль Фремонт. Они отзывались о нем тоже не очень любезно. Говорили, что он весь надушен и набит деньгами — кажется, его отец владеет предприятием по отливке труб, что молодой человек швыряет деньги направо и налево. Тем не менее мистер Голдуайт не думает, что у этого юноши остались деньги, поскольку каждый день он играет в карты и кости и потому что…

— Да, да, я слушаю…

— Потому что большую часть времени с ним играет майор Фанчо. Ну это… это тот самый джентльмен, который заговорил с тобой, как только мы отошли от Питтсбурга. С тех пор я его не видела, разве только издалека. Может быть, ты уже и не помнишь…

— Нет, нет, я помню. И что с ним? Что о нем говорят?

— Это еще один человек, о ком наши сплетницы думают, что он выдает себя за другого. Они утверждают, что он назывался агентом по продаже сахара из Нового Орлеана, а сам не кто иной, как профессиональный игрок с весьма скверным послужным списком, если так можно выразиться. Поскольку… поскольку он мошенничает при игре. И еще устраивает драки. Они говорят, что их нисколько не удивит, если капитан Дин снимет его с парохода.

Впервые у Клайда не нашлось немедленного ответа. А Люси, с лица которой постепенно исчезло удивление, после секундной паузы продолжила:

— Мне показалось, ты был довольно холоден с ним в то утро. По правде говоря, ты был с ним откровенно груб. Но, разумеется, я поняла тогда, что на это должны быть веские причины. И теперь я знаю, что это за причины.

Клайд проглотил знакомый тяжелый комок в горле. Возможно, наступил тот самый момент полной исповеди, которого он ожидал. И наступил куда скорее, чем он надеялся. Клайд попытался рассмеяться, но это ему не удалось.

— Интересно, а посреди всех этих скандальных историй ты не слышала ли чего-нибудь, порочащего… нас? Если так, то, естественно, тебе пришлось подслушивать, ибо эти старые гарпии не осмелились бы что-нибудь высказать тебе в лицо.

— О, как раз они сказали! Сказали! И не порочащее, а приятное! Разумеется, они сразу вычислили в нас молодоженов, но это была моя вина. Помнишь, как я была шокирована обедом, приготовленным в пароходном стиле. Если бы я не выказала своего недоумения, то, вероятно, им показалось бы странным, что ты не проводишь большую часть времени за игрою в карты или беседуя в баре. Но я возбудила их подозрения. Миссис Голдуайт выпалила: «Когда мужчина все время жмется к жене, словно он — больной котенок, а она — горячий кирпич, даже в то время, как эти костлявые кентерберийские сестры вышибают клавиши из несчастного старенького пианино, это значит, что он — или молодожен, или святой. А я скажу вам, что полковник Бачелор являет собой слишком приятное зрелище для святого».

Люси кончила изображать старую сплетницу, рассмеявшись звонко и так беззаботно, что Клайд невольно тоже рассмеялся. С самого начала он понимал, что у нее необычный нрав, чрезвычайно приятный, но он считал его скорее серьезным, нежели веселым; с первого дня их супружества веселость и приветливость ее характера возрастали все больше и больше, и Люси совершенно не реагировала на его недавнюю раздражительность, которой она действительно не заметила.

— Миссис Голдуайт постоянно называла тебя «мой симпатичный полковник», пока я не поправила ее, сказав, что ты связан с армейским департаментом по поставкам, причем имеешь там большое влияние как гражданское лицо, и никогда не имел военного чина. Мое объяснение ее полностью удовлетворило, хотя я так и не сказала ей, к поставкам какой армии ты имеешь отношение. Наверное, мне стоило бы сказать. Однако…

Пока у нее не возникло никаких подозрений и догадок о его прошлом. И все-таки она не посмела признаться, что человек, которого она любит, связан с армией федератов. Несмотря на всю ее нежность, страстную любовь и обожание, ей все же было трудно это признать; и она по-прежнему пыталась сделать все возможное, чтобы забыть об этом.

— Ты… ты не стыдишься меня, Клайд… за то, что я не рассказала ей… всего? — взволнованно спросила Люси.

Он попытался как можно красноречивее заверить ее, что любого рода стыд совершенно чужд тому храму любви, в который он поместил ее. А позднее, в более спокойный момент он вдруг ни с того ни с сего сказал ей, что вообще-то почти никто не рассказывает полной правды о себе и, наверное, не расскажет. Однако потом он громко рассмеялся и заметил, что пока и сам не рассказал ей всей правды о себе, но не сомневается, что миссис Голдуайт все разнюхает и передаст ей прежде, чем они доберутся до Каира. Люси ответила, что миссис Голдуайт почти перестала говорить о нем, поскольку очень сильно взволнована насчет своего предсказания относительно майора Фанчо, ибо оно оказалось правдивым.