Любовь Сутенера - [68]

— Прекрасно! — заявил я, мельком взглянув на часы. — Тогда раздевайтесь…

Где-то через полчаса, изрядно разнежившись, я в одних семейных трусах и с сигарой в руке лежал на диване, Лена сидела у изголовья, нежно поглаживая меня по волосам, а обнаженная Наталья танцевала посреди комнаты.

В роскошных рощах, для объятьев,

Как плод ко времени, созрев,

Гуляют пышные, без платьев,

Стада играющихся дев!

— глядя на нее, пьяно бормотал я. — Душевно отработали, девчонки, спасибо вам большое…

— Пожалуйста, — откликнулась Лена, зато Наталья вдруг остановилась и то ли спьяну, то ли сдуру заявила:

— Для души работать — грех!

— Почему это грех?

— Как почему, Сережа? Разве проституция не является грехом?

— А это зависит от того, в какой системе ценностей ее рассматривать! — попытался объяснить я. — Если в религиозной, где грех — это нарушение одной из десяти заповедей, то, разумеется, поскольку одна из них гласит: «Не прелюбодействуй!» Однако в морали свободного человека вообще нет понятия греха, а есть понятие хорошего или плохого поступка. Хорошие — это те, что способствуют увеличению добра, плохие — увеличивают зло. С этой точки зрения желание переспать с проституткой, если это будет по взаимному согласию и для взаимного удовлетворения, не только не является грехом, но даже плохим поступком. Ну, сами подумайте, где здесь зло? Поэтому то, чем мы тут с вами занимаемся, не хорошо и не плохо, а совершенно фиолетово!

— Однако ты… — хотела было возразить Наталья, но я проворно перебил:

— Извини, родная, но я еще не договорил! При таком варианте мужчины и женщины элементарно расплачиваются за собственную лень. Мужчине лень подниматься с дивана, знакомиться, ухаживать, уговаривать — заплатил, и все проблемы решены. А женщине вместо того, чтобы искать себе достойное занятие, достаточно просто лечь на спину и раздвинуть ноги. То есть с точки зрения удовлетворения потребностей: физиологических — мужчины, материальных — женщины, проституция вполне хороша, а если чем и плоха, то лишь тем, что способствует развитию человеческой лени.

— Но…

— Еще секунду, подруга! В постели бы была такой нетерпеливой! Так вот, обе системы ценностей — религиозная и свободная — имеют и нечто общее, ибо все мы человеки. Например, это такие заповеди, как «не убий», «не укради», «не сотвори себе кумира». Однако та же десятая заповедь — «не возжелай добра ближнего своего», в частности, его жены, — для морали свободного человека является нонсенсом. Напротив, если я люблю чужую жену, а она любит меня, разводится, мы женимся и счастливы — то это не только не грех, а хороший поступок!

— Послушал бы тебя мой исповедник, так в ужас пришел бы от подобного богохульства! — дождавшись паузы, заявила Наталья, постоянно носившая на груди маленький золотой крестик.

— А никакого богохульства тут нет! Кроме того, зачем же доверять священнику, а, допустим, не писателю? Подумай сама — кто из них ближе к богу? Священником твой исповедник стал только потому, что на него навесили рясу и чем-то там покропили, а писателем человек становится потому, что в нем есть искра божья. Ну и кто из них ближе к Всевышнему?

Наталья не смогла ничего возразить, и «сеанс» продолжился. Часа полтора прошли очень даже неплохо, но потом я снова затосковал. Причем до такой степени, что даже оделся и вышел на улицу, оставив девчонок пьянствовать в одиночестве. Мне просто необходимо прогуляться по свежему воздуху и побыть одному. И как-то незаметно ноги принесли меня к пруду, по льду которого скользила одинокая фигуристка в вязаной шапочке с белым помпоном. Время от времени она подъезжала к своему спутнику, стоявшему у самой кромки с бутылкой шампанского в руках, выпивала бокал и снова начинала кружиться — загадочная, стройная и веселая, как булгаковская Маргарита — кстати, пылкая мечта любого сексуально озабоченного графомана.

Расстояние было слишком велико, поэтому я не мог разглядеть ее лица, но в тот момент без колебаний побился бы об заклад, что она была прекрасна. По темному силуэту ее спутника нельзя было распознать, кто это — муж, друг, любовник, — но холодная ревность почему-то вцепилась мне в сердце. И вся эта сцена показалась символом чужого, уже недоступного мне юного счастья, символом чего-то безвозвратного, необратимого, невыносимого… Что меня ждало дальше? Тяжелое пьянство в компании украинских шлюх? А на следующий день — пьяная Катюха, которая немедленно потребует опохмелиться?

Закурив, я продолжал ходить вдоль пруда, думая о том, что в моей жизни каждое время года имеет свою неповторимую пленительность. Например, весна прочно связана в памяти с образом семнадцатилетней школьницы, быстро идущей по двору в форменном коричневом платье с белым фартуком. Светлые пушистые волосы завязаны сзади в длинный хвост бело-розовой лентой, изящная рука с розовыми ноготками задорно покачивает портфелем, а зеленые глаза смотрят весело, но чуть исподлобья, словно бы спрашивая: «Ну, и как я, по-вашему, хороша? Нет, скажите правду, хороша?»

Сколько раз на уроках я украдкой заглядывал под соседнюю парту, чтобы с ощущением сухости в горле и учащенным сердцебиением полюбоваться ее округлыми, неплотно сдвинутыми коленями; сколько раз на физкультуре отыскивал глазами ее ладную фигурку в темно-синих спортивных трусиках и белой футболке! А как же безумно я волновался, когда украдкой выписал из классного журнала ее домашний телефон и решился первый раз позвонить! До сих пор удивляюсь, как мне удалось пережить тот чудовищный стресс… Сегодняшняя молодежь в этом плане чувствует себя гораздо свободнее и раскованнее, чем мы — несчастные жертвы ханжески пуританского воспитания глухих советских времен. Впрочем, в этом сочетании взволнованной целомудренности с адским буйством юношеского вожделения была ни с чем не сравнимая прелесть, хотя по-настоящему ее можно было оценить только сейчас, ретроспективно, когда все уже скрылось в невозвратимо-далеком прошлом.