Любовь Сутенера - [43]

Его нынешние творения представляли собой красочно оформленные консервные банки с надписью «Кал Собакина» и его собственноручной подписью. Ниже следовало грозное предупреждение от Главконсерва: «Остерегайтесь подделок!» Изделие пользовалось определенным успехом, поскольку некоторые остроумные злопыхатели стирали две последние буквы первой надписи и посылали соответствующий презент своим недругам.

Но самым поразительным было количество журналистов, пришедших на презентацию груды этих банок. От приглашения не отказалось ни одно издание или телекомпания, и зал был набит битком! Было просто поразительно наблюдать, насколько у людей отсутствует элементарное чувство брезгливости! Но как было бы славно, если бы на следующий год «сукеровскую» премию получило последнее творение Собакина. Это стало бы подлинной вершиной интеллигентского кретинизма!

На следующий день после презентации большинство изданий напечатали интервью с писателем-какофилом, выглядевшее следующим образом:

«— Ваша любимая музыка?

— Какофония.

— Ваш любимый литературный прием?

— Калокагатия.

— Ваши любимые артисты?

— Вахтанг Какалейшвили и Мария Каллас.

— Ваш любимый персонаж?

— Калиостро», — и т. д.

И тут, явно решив воспользоваться всей этой дурно пахнущей кутерьмой, на сцене появился мой знакомый литератор, с ходу обвинивший господина Собакина в плагиате. Судя по его злобным и весьма многочисленным интервью, он настолько возненавидел преуспевающего конкурента, что был готов не просто убить, но и надругаться над его трупом!

А суть претензий его заключалась в следующем. В последнем по времени издания авангардистском романе Собакина под шокирующим названием «Хань и хавчикс»[3] (который начинался следующим образом: «Я был в полной жопе. Вместе со мной здесь коротали время еще двенадцать апостолов зеленого змия, один из которых носил библейское имя Изя») господин литератор обнаружил афоризм собственного сочинения: «Чем старше и мудрее становится писатель, тем больше ему хочется иметь успех не столько у современников, сколько у потомков».

И теперь он грозился подать на Вольдемара в суд «за незаконное использование чужой интеллектуальной собственности!».

Все это было не более чем забавно до тех пор, пока я не встретился с Миленой, имевшей при себе свежий номер одного из толстых литературных журналов.

— Нет, ну ты прикинь, Серега, — возбужденно затараторила она, сунув мне под нос этот журнал и раскрыв его на нужной странице. — Смотри, что сделал этот зануда! Помнишь, я тебе рассказывала, как читала ему свои стихи, а он при этом что-то записывал?

— Нет, не помню, но готов поверить, что все так и было, — отвечал я, — а что тебя так разволновало?

— Так он вставил мое стихотворение в свой рассказ, как будто сам его написал!

— Серьезно? Ну-ка, дай глянуть.

Стихотворение оказалось весьма простеньким и до тошноты сентиментальным, но чего еще можно ждать от графоманствующей путаны:

Ты мне говорил о счастливой стране,

Где люди счастливыми станут вполне,

Где будут забыты обиды и боли,

Где небо всегда будет сплошь голубое…

Но нет, я не верю в такую страну

И вижу тому лишь причину одну —

Когда ты полюбишь любовью несчастной,

Страны для тебя не найдется прекрасной.

— Ну и что мне теперь делать? — спросила Милена, когда я вернул ей журнал.

— А что делать? То же самое, что собирается сделать господин литератор по отношению к своему недругу Собакину. Пригрози подать на него в суд за плагиат!

— А как мне это сделать?

Тут я всерьез призадумался, потом представил себе, что какой-нибудь вездесущий журналист докопается до того, где именно работает начинающая поэтесса, и решил, что подобная реклама мне в данный момент не нужна.

— Подожди пока с судом, — сказал я Милене, — сначала позвони ему сама и пригрози тем, что расскажешь о его собственном плагиате своему клиенту-журналисту. Думаю, он испугается.

— И что дальше? Денег потребовать?

— Разумеется.

Взяв у меня телефон литератора, Милена пошла звонить в соседнюю комнату и вскоре вернулась оттуда с радостным известием:

— Он согласился заплатить целых двести баксов! Можно прям щас за ними подъехать.

— Вот и молодец, — похвалил я. — Пятьдесят баксов можешь отдать мне за идею. А вообще сочиняй и дальше, может, еще что обломится!

Сам же про себя подумал: ну и нравы у этой литературной богемы! Могу себе представить, как они в будущем заклюют мои скромные «Записки сутенера»!

Впрочем, как сообщил мне знакомый писатель (это был я — Олег Суворов, и нижеизложенная история произошла именно со мной. — Прим. литературного редактора), самое скверное — это не зубодробительная критика, а элементарная кража. Однажды ему не повезло связаться с издательством, один из редакторов которого, обладавший приторно-слащавым голосом, неизменно приветствовал его следующим образом: «Ах, Олег Валентинович, вы мой любимый автор!» Мало того, при расставании он говорил не «до свидания», а «обнимаю» или «целую»!

Ну и что хорошего можно было ожидать от издательства, где работали столь растленные типы? Тем не менее договор был заключен, и автор принялся терпеливо ждать выхода романа. Велико же было его разочарование, когда он узнал о том, что издательство элементарно разорилось и самоликвидировалось! Однако еще большее потрясение ждало его впереди — когда на одном из уличных книжных развалов он увидел собственную книгу!