Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства - [15]

А там будь что будет…

Догадается, кто звонит, – хорошо… Не догадается – можно самому начать разговор… Она ведь не знает, что попалась с поцелуем… Сделать вид, что все осталось по-прежнему…

Но трубку снял писатель.

Студент, прикрыв микрофон ладонью, дождался коротких гудков – давать отбой сразу было бы подозрительно.

Минут через пятнадцать снова позвонил, и опять трубку поднял писатель.

Наверное, ждет срочного и важного звонка, или просто Марины нет дома… Гуляет с длинным по набережной…

Студент ушел к себе в комнату, уселся в старое кресло.

Телефонный звонок – резкий и неожиданный.

Боясь опоздать, сдернул трубку – и услышал насмешливый голос Андрюхи.

Тот обещал нагрянуть с утра пораньше и приобщиться к плодам творчества.

Студент еще раз, как можно старательней, набрал пять обыкновенных цифр.

Теперь этот номер вряд ли удастся забыть…

Но опять неудача.

А действительно, в предложении Андрюхи насчет новеллы есть рациональное зерно…

Писатель же не круглый дурак, чтобы выставить начинающего автора, даже не заглянув в предложенную рукопись… История литературы убедительно показывает, что молодые всегда цеплялись с ловкостью обезьян за старые, но прочные ветки… Скакали по ним вверх и, только сорвав желанный плод, успокаивались и начинали в свою очередь помогать тем, кто рвался следом… Да и не в этом даже дело – пусть раздраженно откажет или озабоченно сошлется на нехватку времени – его право…

Студент набрал номер до половины и бросил это бесполезное занятие.

Главное – доказать самому себе, что не такое это сложное дело – выдать образец элементарной прозы… Ведь большинство профессионалов лишь владеют суммой приемов… Они как бы делают зарядку по давно заученному комплексу, и им в голову не приходит, что можно выкинуть какой-нибудь ошеломительный трюк… Взять яркость и терпкость Бунина, добавить мягкость и плавность Чехова, подбросить болезненной психологии Достоевского и увенчать все толстовским психоанализом… Но тогда получится не рассказ, а целый роман, бумаги не хватит… Глядь, к утру на эпопею из современной жизни потянет… Только начать – засосет, как болото…

Студент достал из стола новую общую тетрадь, приготовил набор шариковых ручек, подаренных матерью, открыл форточку, чтобы проветрить комнату, а сам пошел на кухню чем-нибудь подкрепиться.

Заглянул в холодильник.

Почему раньше не тянуло писать?.. Или чем больше читаешь, тем меньше тянет к творчеству, и наоборот?..

Достал колбасу, масло, хлеб.

Если писатель скажет хоть одно доброе слово, начну копить деньги на пишущую машинку… В комиссионке их – завались…

Заварил чая покрепчке.

Для начала выдать бы страниц десять…

33

Студент просидел над раскрытой тетрадью всю ночь.

Рисовал чертиков и принцесс, каждые полчаса умывался холодной водой и снова рисовал чертиков.

Когда пришел Андрюха, то чертики перепрыгнули уже на следующую страницу.

– По небритой, мятой роже вижу, что шедевр готов!

Андрюха вошел в комнату.

– Завидую твоей работоспособности…

– Знаешь, я наконец-то понял, почему в наше время так поздно становятся писателями.

– Оттого, что поздно влюбляются?

Андрюха взял тетрадь.

– Настоящая любовь теперь посещает людей, увы, в достаточно зрелом возрасте, и исключения вроде меня только подтверждают правило…

– Я загорелся твоей идеей, устремился к листу бумаги – и вдруг подумал: о чем писать?

– Конечно, о чертях!

Андрюха положил тетрадь обратно на стол.

– Под Булгакова!

– Понимаешь, для меня не было откровением, что писатели, как бы они ни уходили от реальности, строят свое произведение на фактах своей жизни. Пережитая ими боль, испытанное ими счастье – вот неисчерпаемый источник всех эмоций… А я, очутившись перед чистым листом, вдруг осознал, что мне не о чем рассказать людям, совсем не о чем…

– А детство?

– Детство было у каждого – а мое детство вряд ли чем отличается от детства любого другого; все мы шагаем по одним ступенькам, и все это на сто рядов давно обмусолено и обкатано.

– А учеба в университете?

– Кому интересно читать о пропущенных лекциях, дурацких практиках, косноязычных преподавателях… Можно еще припомнить, как забывал платить комсомольские и профсоюзные взносы, как на субботнике грелся на солнышке, как смылся из колхоза и потом достал липовую справку…

– Стоило из-за этого страдать всю ночь! Взял бы да написал о своей бабке… Ты же мне все уши прожужжал. Какая она была хорошая, какая добрая…

– О бабке Анне я сразу подумал и, когда понял, что, в сущности, ничего о ней не знаю, опешил… Вспомнил, что муж ее бросил еще до войны, что двое детей из трех умерли, даже не знаю, от чего… Вспомнил обрывки рассказов о ее работе на швейной фабрике и в театре… И все… Осталось от нее одно это кресло, которое скоро тоже выкинут… Оказывается, я и корней-то своих не знаю… Как-то стал мать расспрашивать, а она достала старую, всю изломанную фотографию, ничего не разберешь, – говорит: это прабабушка с прадедушкой – Петр и Анастасия, а отчества уже и не помнит… Не умел я бабку слушать, все некогда было – то в футбол гоняли, то мультики смотрели.

– Да, в детстве люди кажутся бессмертными.

– До первого покойника в родне.

– Ладно, побегу… Макаровна чертежи завернула, опять все переделывать!