Любовь слепа - [12]

— В тот вечер вы были в ложе герцогини Линкольнвуд, когда я впервые увидела вас.

Теперь он посмотрел на нее, но она отвернулась — убирали суп.

— О, да, — пробормотал Губерт. Не мог же он признаться в том, что тогда не обратил на нее внимания! Поэтому он углубился в обсуждение достоинств и недостатков Пуччини и его различий с современными композиторами.

«Может быть, он слишком застенчив, — думала Ванесса, — но я хотела бы, чтобы он рассказал о других случаях, когда он меня видел».

Дворецкий наполнил ее стакан шампанским. Отец редко позволял ей пить его. Возможно, если она выпьет шампанского, то не будет чувствовать себя такой нервной? Губерт думал то же самое. Но это мало помогло делу, и если можно было рассчитывать на благополучное окончание обеда, то только благодаря музыке и искусству, вокруг которых кое-как вертелся разговор. Ванесса чувствовала себя стесненной. Куда исчезли бесшумные слуги, скрывшись за ковровыми портьерами? Слышали ли они все, что говорилось? Будут ли они присутствовать все время обеда? Наконец, казалось, они удалились совсем — лорд Сент-Остель встал, зажег папиросу и сказал ей, что кофе они будут пить в голубой гостиной; они возвратились в зал.

Итак, здесь несколько гостиных. Какой же это огромный дом — такой же, как дворец во Флоренции, если не больше.

Голубая гостиная была меньше зеленой, расположенной на другом конце зала, и имела более жилой вид. Ванесса заметила на одном из столов фотографию графини Линкольнвуд между несколькими другими карточками в старинных серебряных, тщательно вычищенных рамках. Здесь были также красиво переплетенные книги, много цветов, а золоченые кресла, обтянутые голубым Дамаском в холодном стиле XVIII века, оказались все же удобными и комфортабельными. Ванесса обратила внимание на то, что в каждой из виденных ею комнат стоял письменный стол. Все столы были снабжены всевозможными письменными принадлежностями, и на каждом листе почтовой бумаги, в большом количестве лежавшей на столах, и на коже бюваров красовалась графская корона. Чьей обязанностью было заботиться здесь обо всем? Может быть, когда-нибудь, если эти комнаты станут ее домом, она будет знать это.

Слуги внесли кофе, оживив напряженную тишину, снова охватившую их. Прекрасная ночь заглядывала в открытые окна. Губерт поставил свою чашку и смотрел на раскинувшийся под звездным небом сад. Нужно взять себя в руки и стараться быть хоть как-то похожим на жениха. Он выпил третью рюмку бенедектина, его невеста отказалась как от кофе, так и от ликеров.

О чем, во имя всего святого, мог он еще говорить с ней? С музыкой и искусством они покончили во время обеда. В комнате стояло большое открытое пианино — может быть она играет? Поет?

— Не сыграете ли вы? — сказал он почти зло. Чтобы он, Губерт Сент-Остель, нервничал из-за маленькой дочери Вениамина Леви — ростовщика!

Ванесса, благодарная за каждый знак внимания, охотно встала и подошла к пианино. Но слишком взволнованная, чтобы внести чувство в игру, она механически воспроизводила мелодию и единственное, что мог подумать Губерт, — что у нее был хороший учитель музыки. Он вышел через балконную дверь и стоял на террасе, глядя на чудесную летнюю ночь.

Что же теперь делать? Ведь нельзя сослаться на то, что ему нужно пойти писать письма! Как предложить ей вернуться в свою комнату?

Он возвратился в гостиную и на минуту облокотился о пианино. Это окончательно лишило Ванессу самообладания — она запнулась и совсем остановилась.

— Нельзя ли нам выйти на террасу — здесь так жарко, — проговорила она, с трудом переводя дыхание.

И они вышли.

Между тем в пышной уборной, расположенной направо от парадной спальни, Гардинг, лакей его светлости, раскладывал перед восхищенными взорами Агнессы Джонсон, одной из младших горничных, ночное платье из приданого его светлости. Она с благоговением держала изумительную шелковую куртку, в то время как Гардинг доставал остальные части туалета.

— Я сам заказывал его Шарвети, — конфиденциально сообщил он. — Его светлость сказал, что обойдется розовой пижамой, купленной нами на Пасху, которой он еще не надевал, но я и слышать не хотел об этом. «Цвет лаванды, милорд, — вот подходящий оттенок для свадебного наряда», — и его светлость ответил со свойственным ему бесстрастным видом:

— «Хорошо, Гардинг, пусть будет так». И вот она здесь.

— Что за шелк — нежный, как лепесток цветка, — вздохнула Агнесса, — что это будет за счастливая молодая леди!

А Сарра Браун, старшая горничная в уборной, расположенной налево от парадной спальни, испытывала дрожь в своем старом девическом сердце, потому что мадемуазель Мадлен тоже раскладывала брачный наряд. И рядом со сказочно красивой ночной рубашкой из воздушной ткани оттенка «вспыхнувшей розы» и капотом появилась пара крошечных туфелек с маленькими розочками и незабудками вместо пряжек.

Старая Браун взяла одну туфельку.

— Я никогда не видела туфелек такого размера, — сказала она француженке. — Третий номер, мне кажется?

— Второй, — последовал надменный ответ, — ножки миледи не похожи на ноги англичанок.

— Они будут прелестной парой, — выразительно продолжала старшая горничная, — и очень счастливой, мы все надеемся!