Горфункель никогда не встречался с румынской королевой, но, ведь, с другой стороны, и королева не может помнить всех, кого она удостаивала милостивой беседой…
По окнам льются дождевые потоки. Фанни Браиловская стучит на машинке. Вскоре после того, как новый резиновый поясок был куплен, обнаружилась необходимость в каракульчевой шубке труа-кар. В полдень, когда, по обыкновению, Горфункель еще лежал под одеялом, Фанни Браиловская, подавая ему на подпись очередные письма, заговорила о шубке.
— A la fin de la mois, — сказал Горфункель, — раздевайтесь!
Фанни Браиловская разделась, но a la fin de la mois шубки не получила.
— Смешно! — удивлялся Горфункель, — зачем вам шубка, если идут дожди? Я лучше подарю вам зонтик.
Но зонтика тоже не было. Однажды, в апреле, Фанни Браиловская принесла Горфункелю для подписи очередное письмо:
Ее Величеству
Королеве Голландской
Исполненный радостных воспоминаний и признательности за радушный прием, оказанный мне Вашим Величеством, шлю Вашему Величеству всепреданнейшее поздравление со Светлым Христовым Воскресеньем.
Не успел Горфункель дочитать письмо до конца, как Фанни Браиловская упала на кровать и, зарыдав, воскликнула:
— Мама, бедная моя мамочка, если бы ты знала!
Горфункель взглянул на секретаршу с удивлением, обнял ее за плечи и произнес ласково дрогнувшим голосом:
— Вы — шармантный ребенок, Фанничка! Разденьтесь в последний раз, и завтра вы будете иметь каракульчевую шубку, несмотря на сезон…
Однако завтра случилось событие, совершенно непредвиденное. Горфункель ворвался в контору «Геркулес-фильм». Он ворвался в свой кабинет, когда там происходил следующий разговор:
— Отсекните мне голову, если вы не тот самый Гринберг!
— Так я вовсе не Гринберг, а Грюнберг.
— Смешно! Я же и говорю, что вы Гринберг.
— Вы говорите — Гринберг.
— Но я же говорю «и» не как «Исаак», я говорю «и», как «ри», как «улица»!
Стукнув по столу, Горфункель крикнул:
— На черта мне нужны ваши принципиальные споры, когда мы все пропали! Этот прохвост не дал мне по морде!
В общем замешательстве Грюнберг всплеснул руками:
— Как? Он не дал вам по морде? Но это — полный скандал, господа!
— Скандал? Факт, а не скандал! — маленькие ручки Горфункеля прыгали над столом и под столом и в дальнем углу комнаты и у самых глаз Грюнберга. — Вы знаете мой темперамент, я подобрал свидетелей, я сделал все, чтобы он дал мне по морде. Но он не дал мне по морде и теперь будет ездить на моей шее, как на стуле!
Трудно с точностью установить, о ком шла речь: был ли то человек, не так давно раздетый Горфункелем, но уже успевший снова одеться с иголочки, был ли то самый маленький, самый последний Жиркинд, недосягаемо поднявшийся на дрожжах миллионера Мориса де Бовиля и спасенной им племянницы русского царя, был ли то, наконец, человек, здесь еще не упоминавшийся, — вопрос этот навсегда останется загадкой. Вернувшись домой, Горфункель призвал к себе секретаршу Фанни Браиловскую, шофера Гришу, горничную Мэри и мадам Бушуеву, кухарку за повара.
— Попили моей кровушки! — заявил им Горфункель, — с меня довольно типов! Я не сентиментален. В субботу можете убираться на все четыре стороны, прямо в Лигу наций!
На следующий день в вечерних газетах появилась заметка:
АВТОМОБИЛЬНАЯ КАТАСТРОФА
Вчера, в 9 ч. вечера, автомобиль известного кинематографического деятеля, г. Горфункеля, управляемый русским шофером Григорием Тимощенко, попал под автобус линии AS. Григорий Тимощенко был убит на месте; г. Горфункель, по счастливой случайности, отделался легким испугом.
Мурочка вернулась домой в три часа ночи. Аким Филиппович поджидал жену, не ложась спать. Он молча смотрел на нее, следил за ее движениями, за тем, как она, напевая из «Тоски», вешала пальто на плечики, вставляла распиналки в туфли, и вдруг проговорил:
— Опять?
— Опять.
— Где ты шлялась до трех часов ночи?
— Во-первых, я не шлялась; а во-вторых, я была в гостях у мадам Песне.
— До трех часов ночи?
— До трех часов ночи. Вы же меня в синема не водите? Знакомых всех разогнали! Может быть, прикажете штопать носки?
— Не смей!
— Нет, смей! Вы что-нибудь сделали для нашей красивой жизни?
— Я женился на тебе! Дура!
— Он женился на мне! Женился! Женился!
Мурочка страшно захохотала и, повторяя: «Вот тебе!
Вот тебе!», стала сбрасывать с комода книги, шкатулку, семейную группу, снятую в бакинской фотографии «Феникс» в первые дни замужества. Не переставая хохотать, Мурочка вынула из ящика и швырнула к ногам Акима Филипповича альбомчик, в котором когда-то решила вести свой дневник. Мурочка называла альбомчик «самой дорогой вещью», хотя в нем имелись всего две записи — первая, сделанная рукой Мурочки и относившаяся к Акиму Филипповичу:
«Наконец-то я встретила на моем пути Человека».
Вторая — рукой Акима Филипповича:
В минуту жизни трудную,
Когда желудок пуст,
Я ем индюшку чудную
Авек де ла капуст.
Есть сила благодатная
В улыбке губ твоих!
Индюшка плюс лобзание
Исторгнули сей стих.
Верхние жильцы застучали в потолок, вероятно, каблуком ботинка, стоявшего около кровати.
— Тише, дура! Ты выселишь нас из квартиры.
— Хочу и буду кричать, пускай выселяют! Мне 38 лет! Ты обещал одеть меня, как куколку, а сам раздел, как прачку! Даже мадам Песис удивляется. Я мечтала о сказке, а что ты дал мне? Газовую плиту? Драные носки? Я хочу жить, я еще могу нравиться…
