Любовь Психеи и Купидона - [48]

Психея поблагодарила башню, взяла корзинку со всеми принадлежностями и спустилась в погреб; для краткости скажу лишь, что она, живая и здравая, миновала лабиринт, несмотря на призраки, встававшие на ее пути.

Не лишнее будет заметить, что Психея видела на берегах Стикса людей всех сословий, прибывавших отовсюду. Когда красавица переправлялась, в ладье были еще царь, философ, полководец, множество воинов и несколько женщин. Царь плакал о том, что ему приходится навеки покинуть места, где было столько великолепия. Философ, напротив, восхвалял богов за то, что он покидает их, не встретив там предмета, способного его соблазнить и не подвергшись поэтому ужасной опасности. Воины оспаривали друг у друга место рядом с Психеей, не стесняясь царя и не боясь полководца. Дело едва не дошло до драки, и, чтобы утихомирить буянов, Харон вынужден был пригрозить им своим веслом. Женщины окружили Психею и утешились в своих утратах лишь при виде того, что она тоже лишилась многого, — она ведь никому не сказала, что принадлежит к миру живых. Ее одежды, однако, немало удивили всю компанию: на остальных были только саваны.

Как только Психея вышла из лабиринта, перед нею предстали два демона, показавшие ей диковинки этих мест. Они до того необычайны, что описать их вам я смогу лишь совсем особым стилем.

Полифил помолчал немного и затем продолжал несколько менее непринужденным тоном:

До царства умерших — путей на свете много.

Но все они — одна знакомая дорога.

И Тисифоною, у адских ставшей врат,

Всем людям всех краев открыты входы в ад.

И голод, и нужда, и старость, и болезни

Всех гонят по пути к неотвратимой бездне,

А тем, кто кончил путь, чей потерялся след,

Прядут Судьбины ночь, конца которой нет.

Орфею одному, волшебнику-поэту,

Живому удалось увидеть бездну эту.

Психеи прелестью внезапно увлечен,

Охотно и ее к себе впустил Плутон,

Да и коробочку, боясь лишиться трона,

Венериной рабе вручила Персефона.[69]

Итак, она уже в обители теней,

И Стикса берега темнеют перед ней.

Все было сделано, чтоб яростное пламя

Сам Цербер, лютый пес, метал в нее очами,

Чтоб посвирепее, погаже, пострашней

Исчадья адские, грозя, являлись ей:

Все гидры, гарпии, все ужасы и муки,

И даже Герион[70] трехглавый, шестирукий —

Одно видение вставало за другим

И исчезало вмиг, растаяв словно дым.

Те страшные места, где мучится виновный,

Где вопль, и стон теней, и скрежет их зубовный,

Где обретает злой возмездие свое,

Священным ужасом наполнили ее.

Вот гордый Салмоней[71] на мост восходит медный:

Печальный вождь толпы истерзанной и бледной,

Прорваться хочет он к обителям иным,

Но пламя грозное клокочет перед ним.

Здесь к Стиксовой струе Тантал[72] напрасно гнется:

Как ни близка вода, он к ней не прикоснется,

И тщетно, весь в поту, все мышцы натрудив,

Остановить скалу старается Сизиф.[73]

Психеиных сестер там постигает кара:

В докучном зеркале всегда видна им пара

Супругов радостных, сияющий чертог,

И с их сестрой не зверь, не чудище, а бог.

И где бы гнусные ни ждали избавленья —

Навстречу зеркало и то же в нем виденье.

Психея рвется к ним сказать, что все — обман,

Но тени двух сестер исчезли, как туман.

Вот узнает она и Данаид[74] злосчастных,

Изнемогающих в усилиях напрасных,

Ей жалко стало их, и больно ей за весь

Бесплотный этот люд, терзающийся здесь,

Где мнится каждому — он мучим всех лютее.

Мечтает Иксион[75] о доле Прометея;

Чтоб жажду позабыть, Тантал гореть готов

На вечном пламени Плутоновых костров.

В Аиде горестном есть и для тех мученья,

Кто попирал права любовного влеченья,

Кто страсти оскорбил священной божество

И жертв не приносил на алтарях его.

Кокеткам, чересчур надменным и спесивым,

Приходится страдать, и сплетникам болтливым,

И тем — гнуснейший грех! — кто хвастаться посмел

Любовью женщины, которой не имел.

Терзает коршун грудь красавицы жестокой,

Обманщица — во льду замерзшего потока,

Бездушная — в огне и на глазах у тех,

Кто от нее страдал, — за свой казнятся грех.

Наперсников и слуг коварных за обиды

Тех, кто им вверился, бичуют Эвмениды.

Здесь те, кто сердца жар корыстно отдавал,

Кто к алтарю девиц насильно посылал,

Ханжи, а также те, кто в злобе иль из мести

Отравленным стишком коснулись женской чести.

Венера своими ласками вынудила Меркурия обратиться с мольбой ко всем силам ада так напугать ее противницу видом призраков и мучений, чтобы она умерла от страха, притом умерла окончательно и безвозвратно и от ее красоты не осталось даже легкой тени.

— После этого, — добавила Киферея, — я не буду препятствовать любви моего сына. Пусть он отправится в ад, разыщет там Психею и расточает ей нежности.

Купидон не преминул обо всем позаботиться: едва Психея миновала лабиринт, как он дал ей в проводники двух демонов из Елисейских Полей — эти духи не злы. Они успокоили ее и рассказали, в чем виновны те, чьи терзания она видела. Это утешило красавицу, ибо их преступления не имели ничего общего с ее приключением. В сущности, провинность, ею совершенная, не заслуживала подобного наказания. Если бы любопытство делало людей несчастными даже на том свете, то быть женщиной не было бы никакого расчета.

Проходя мимо Елисейских Полей, Психея без всякого труда ибо число блаженных во все времена было крайне ограниченным — заметила тех, кто потрудился, прославляя могущество ее супруга. То были по большей части обитатели Парнаса. Они пребывали под сенью дерев и читали друг другу свои стихи, полные взаимных восхвалений.