Любовь принцессы - [61]

Когда стало известно, что Кувейт освобожден, что иракская армия разбита, Диане показалось, что от радости сердце готово выпрыгнуть из груди. Она понимала, что еще не время для эйфории, не время для торжеств, но уже можно испытывать гордость. Слезы струились по ее щекам, когда она слушала волнующую речь президента Буша. И она плакала не о себе, не оттого, что наконец-то спало невыносимое напряжение, она плакала о своей стране. Она плакала о матерях, потерявших своих храбрых сыновей, о женах, потерявших своих мужей, о девушках, потерявших своих возлюбленных, и детях, потерявших своих отцов. Это были ужасные три месяца, и народ устал, но это была достойная битва, в которой объединилась вся страна. Теперь, наконец, страна воспрянет духом, встречая своих героев, и впереди вечность, чтобы оплакивать павших.

Диана продолжала писать Джеймсу, понимая, что прекращение огня еще не означает, что следующим самолетом войска вернутся домой. Оставалось еще много работы.

Она писала Джеймсу ободряющие письма. Она говорила ему, как любит его, как беспокоится о том, что он, наверное, чувствует себя подавленным и измученным, и обещала исполнить все его сокровенные желания. Она посмеивалась над его усами, которые он отпустил в пустыне, и выражала надежду, что он сбреет их прежде, чем она его увидит, так как уверена, что они ей не понравятся. Она любит его гладко выбритым, таким, каким он был всегда.

Джеймс вместе со своей командой вернулся в Германию, чтобы не пропустить дружескую встречу своего полка. Его встретили у заднего выхода самолета и на штабной машине отвезли в казармы, потому что он высказал решительное нежелание встречаться с фотографами, которые собрались в аэропорту. Он не хотел портить этот день пустой суетой, как неизбежно будут испорчены следующие дни. Ему хотелось разделить триумф со своими солдатами, с гордостью похлопывать их по плечу и влажными от нахлынувших чувств глазами наблюдать, как их душат в объятиях родные. Оркестр играет, реют знамена, и он знает, что этого дня ему никогда не забыть. Быть может, ему уже никогда не придется испытывать таких чувств; быть может, никогда не придется видеть, как взрослые люди, не стыдясь, утирают слезы радости от возвращения, оттого, что остались живы.

На следующий день он прилетел в Англию и отправился прямо в Хайгроув. Диана распорядилась, чтобы его встретили на пол-пути и, укрыв в машине, довезли незамеченным. Они не хотели, чтобы их долгожданное воссоединение, ради которого они жили все последнее время, было опошлено болтовней или, того хуже, фотографами. Они оба трепетали в сладостном предвкушении. Пульс Джеймса еще бился в боевом ритме. У него не было времени остановиться и перевести дух. Страх, горе, возбуждение, долго копившаяся усталость — все это теснилось в нем; он все еще жал на всю железку, не замечая, что кончилось горючее.

Едва он завидел Диану, ожидавшую его в гостиной, как они тотчас оказались в объятиях друг друга. Они лишь чувствовали, что больше не способны сдерживать внутреннее напряжение. Напряжение не от разлуки, не от томительного ожидания, но от страха перед будущим. Теперь, когда пресса знает об их дружбе, они не ведали, что их ожидает впереди. Они понимали, что им нужно быть еще осторожней, чем прежде, и теперь это будет еще сложнее.

Они лежали, тесно обнявшись, и ни о чем таком не говорили. Им нужно было так много рассказать друг другу, что они не знали, как начать. Они не знали, хватит ли у них сил и слов, чтобы выразить все, что каждому из них пришлось претерпеть и что было для каждого из них самым болезненным.

Казалось, у них было много времени впереди.

Перед ними простиралось ясное пространство будущего, словно тихая гладь моря, убегающая к горизонту. И все же они не могли обманывать себя и сознавали, что все дело именно в будущем. Джеймс давно уже понял, что их любовь вроде волшебной сказки, существующей лишь как миф, а не реальность. Пока Диана верила в их безмятежное будущее, он готов был, угождая ей, поддерживать этот миф.

И вот теперь, лежа на спине и чувствуя на себе приятный вес ее тела, он ощутил ее сомнения. Он понял, что ей вдруг открылась истина. Для Джеймса это был сокрушительный удар; он оцепенел от горя, от сознания, что наступил роковой момент. Он не знал, когда ей открылась истина, но подозревал, что в ту самую секунду, когда она увидела его и поняла, что это не может продлиться долго.

Она хотела верить в реальность их сказки, пока он был далеко. Ее грезы помогали ей сохранить себя, она мечтала о том, что, когда он вернется, они заживут вместе и их сказка станет вдруг явью. А теперь он был рядом, и она испугалась. Вот она реальность, вот его крепкая грудь, на которую она склонила голову. Ведь этого она ждала так долго, однако то, чего она ждала, — было сном. И этому сну, как она поняла сейчас, не суждено сбыться.

Джеймс и Диана лежали обнявшись и плакали. Они были напуганы своим открытием и не решились поделиться друг с другом истинной причиной своих слез. Оба прекрасно знали правду, но делали вид, что это слезы радости. Они сохраняли видимость благополучия, тая в груди смертельное отчаяние. Они оба понимали, что великая любовь не может иметь счастливого финала, что их чувство было слишком мощным, чтобы длиться долго. В постоянной опасности, скрытая от всех, их любовь могла существовать, а теперь, когда она могла быть открыто провозглашена, они испугались. И не боязнь предстать на всеобщее обозрение обессилила их, а, скорее, страх, что то прекрасное, что связывало их, не выдержит испытания повседневной жизнью. Такое мощное чувство оказалось слишком хрупким перед суровой реальностью. Они были словно во сне, а теперь, когда на них упал холодный свет дня, пора было просыпаться.