Любовь принцессы - [59]

Теперь в письмах Диана все чаще стала повторять, как ее тяготит мысль, что Джеймс огорчен всем этим и что он далеко от нее. Она писала, что если Дэвид и мог так поступить, то только по глупости, и Джеймс должен поверить, что между ними ничего не было, она никого так не любила, как его, Джеймса, и только он может ее защитить. Она боится, что он сочтет ее глупой наседкой, но это все от тревоги за него.

Джеймс был сильно напуган тем, что их тайна раскрылась и впереди его ждет общественное осуждение, и никакие ее доводы не могли его успокоить. И даже страх перед сражением, бомбами и гибелью людей отступил на второй план, ибо он понимал, что их отношениям с Дианой отмерены последние дни.

И потеряв надежды на будущее, зная, что на виду у всех их любовь погибнет, Джеймс стал отступать. Ему снова, как уже было один раз, придется готовить себя к разрыву с ней. Только во второй раз это будет гораздо труднее, потому что он уже знал, как нелегко дается разлука. И не имеет значения, что однажды он сумел это пережить. Теперь перед ним открывалась ужасающая перспектива испытать все сызнова — и он знал, что страданиям его не будет конца, быть может, никогда.

Восторг Дианы, узнавшей голос Джеймса в телефонной трубке, тотчас сменился отчаянием, когда она, не уловив в нем обычной радости, различила только холодок озабоченности. Джеймс, стараясь подавить волнение, поинтересовался, как там, в Англии. Что говорят о них? Диана попыталась успокоить его, сказав, что эта история уже забылась, что она не должна стать препятствием между ними. Она пыталась развеселить его, спросив, где он сейчас находится, и сказала, что, как только они закончат разговор, она непременно найдет это место на карте.

Однако после разговора на душе у нее было очень тяжело. Ей казалось, что она нашла подход к нему, нашла путь, ведущий сквозь его эмоциональную отчужденность прямо к сердцу. Но выходит, что она еще так далека от него. Она пыталась объяснить это его страхом — но что, если он сейчас бросит ее? Что, если он не вынесет пристального внимания, не вынесет бесчестия и уйдет? Она знала, что ему приходится платить весьма высокую цену за то, чтобы быть с нею, а если он больше уже не в силах расплачиваться?

Она стала слушать оперные записи, и скорбные звуки музыки отзывались в ней душераздирающим одиночеством. Тогда она поставила песню «Ничто с тобой не сравнится» ирландского певца Шиньяда О’Коннора и зарыдала от отчаяния. Она была истерзана, измучена любовью, не зная, чем это все закончится. Она знала лишь, что не остановится, что будет двигаться вперед, не разбирая дороги. Она не могла ничего поделать с тем, что ей не хватает Джеймса, что она не может без него.

И снова молитва стала ее спасением. Каждую ночь и всякий раз, когда она вспоминала о нем днем, она молилась о его благополучном возвращении. Вера придавала ей силу и уверенность в том, что, какие бы испытания ей ни преподносила судьба, — все к лучшему. Как бы то ни было, она ведь научилась владеть ситуацией. Ее охватывало головокружительное ощущение свободы от сознания, что она предъявила принцу Чарльзу свой ультиматум. Она была горда тем, что сумела самоутвердиться, поставив ребром вопрос об их браке. И теперь, когда она сделала все от нее зависящее, ей оставалось только набраться терпения и ждать.

Однако менее всего ей бы хотелось, чтобы ее супружеская жизнь так бесславно закончилась. Она прекрасно сознавала, что такой исход исцелил бы ее душу от тяжких ран, но не могла отказаться от своих романтических грез. Ее душило низменное чувство ненависти к Чарльзу, но где-то в глубинах сознания еще теплилась мысль, что абсолютная ненависть может быть чувством чистым и прозрачным, от которого до любви всего лишь шаг. Она была слишком горда, чтобы признаться себе в этом, но даже в приливе ненависти все же ждала, что он придет к ней, придет просить прощения, упрашивать начать все с начала.

Вот почему, когда пресса раздула шум вокруг герцогини Йоркской, которая добивалась развода с принцем Эндрю, — что Диана давно уже предсказывала Джеймсу, — Диана не поспешила присоединиться к герцогине в ее попытке отдалиться от королевской семьи. И вовсе не стремление быть ближе к своим сыновьям удерживало ее и не желание подготовить Уильяма к его великой роли, но слабая нить надежды, которую она никак не могла выпустить из рук.

Наблюдая за тем, как Сара пытается вырваться, слыша в дворцовых покоях дружный гул осуждения, она не позавидовала ей. Она не собиралась приостанавливать ход своих собственных действий — она понимала, что и не смогла бы этого сделать, даже если бы пожелала: ведь они с Чарльзом неудержимо неслись вниз под уклон, — но за Сару ей было страшно. И услышав дальние раскаты грома, она пока предпочла оставаться в укрытии.

Диана и Сара никогда не были особенно близки, но теперь Сара нуждалась в Диане как в союзнице, как в человеке, на плечо которого можно приклонить голову. Ведь только отсюда, изнутри, можно понять, как это бывает тяжело; только тот, кто сам бился головой о дворцовые стены, знает, как они тверды и неподатливы; и только человек, который вошел в этот круг со стороны, может знать, как одиноко и неприкаянно бывает здесь, когда приходится подчинять свои чувства долгу.