Любовь последняя... - [22]

Пока задумавшийся Андрейка так и этак поворачивал и прикидывал в уме свой застарелый вопрос — назначение получили все хлопцы. Медлительный на слова, Ковшов был опытен и скор на решения. С остальными хлопцами разговор был еще круче и короче, под конец он вовсе буркал ребятам лишь фамилии бригадиров. Заглядывая в список, он быстро рассовал всех по разным бригадам.

Немного таинственный в устах Ковшова и уж, бесспорно, грозный и всевластный Коломейцев на самом деле оказался симпатичным парнем лет двадцати трех — на голову ниже Андрейки ростом, зато, пожалуй, еще пошире в плечах. Прямой, твердый взгляд умных серых глаз и открытое лицо сразу вызывали доверие; и в столовой, вечером, случайно попав с ним за один столик, Бурлаков запросто, как давнему знакомому, пожаловался на недюжинный аппетит.

— В воинских частях, хоть и не строевых, кормят куда сытнее, чем у вас, — говорил он тоном бывалого человека, с жадностью дохлебывая жиденький ячневый супец, — Там весь остальной харч хоть и по второй норме, а каши почти хватало… А тут за крупинкой — гоняйся с дубинкой. Съел и обед, и ужин зараз — и голодный.

— В гражданке с питанием сейчас всюду туго, — спокойно рассуждал Коломейцев. — Потому, что вперед надо армию накормить. Но так скудно и у нас впервые. До этого наши орсовцы выкручивались подходяще.

— Почему же перестали?

— У нас за эти сутки все поменялось, — вздохнул Коломейцев и, что-то вспомнив, отстегнул нагрудный карман спецовки. — Говорят, что эвакоштаб дал команду беречь продукты для эшелонов. Может, что и так — теперь ничему удивляться не приходится. На наш завод, бывало, недели по две оформляли: фотографировали анфас и в профиль… А сегодня я тебе мигом пропуск со швеллерком выправил! Разница? На, полюбуйся, да не потеряй! Запомни номер, пропуск остается в проходной…

— Что же эта печатка-швеллерок означает? — рассматривая свой пропуск, с пометкой «мобилизованный», не удержался Андрейка.

— Много означала… Допуск на заводскую территорию и в третий механический цех. А вот будет ли она что означать дальше — никто не скажет. Станки из цеха вытаскиваем к подъездным путям… Говорят, ломать не строить — душа не ноет… Нет, брат, — ноет, да еще как ноет-то. Сердце кровью обливается… Ну, пошли, пожалуй, спать, — первым встал он из-за стола, — если, конечно, ночью снова тревоги не будет… А то мы и так заужинались с тобой дольше всех.

В непроницаемой темноте добрели до одноэтажного корпуса, где на казарменном положении находилась вся бригада Коломейцева. В тамбуре нащупали дверную скобу и вошли в оборудованное нарами, густо заселенное помещение. Даже в проходах стояли топчаны. Несколько человек лежали сверху неразобранных постелей: курили, читали газеты. Многие, укрывшись одеялами, спали. По этой необычной общежитейской тишине чувствовалось, что люди за долгий рабочий день смертельно устали и, не сговариваясь, порешили отдыхать молча.

Окна были тщательно закрыты светонепроницаемыми шторами из плотной темной бумаги.

Андрейка подошел к своему топчану, повесил на торчавший из стены гвоздь ушанку и ватник. Молча стоял, рассеянно ероша отросшие волосы. Вдруг ярко представил, что и Любаша, и мать, и Нюрок — наверняка теперь толкуют, вопреки запретам отца, о том, как тяжко страдает их Андрейка на войне. И у всех трех с этим страшным словом связано представление о мерзлых окопах, походах, жутких штыковых атаках, рвущихся бомбах… А он вот сейчас отвернет новое грубошерстное одеяло и заберется в такую же чистую, теплую постель, в какой спят и они…

— Чего Бурлаков задумался? Поужинал и ложись — набирайся сил без всякой критики и самокритики! — точно угадав ход его мыслей, вполголоса посоветовал раздевающийся рядом Коломейцев. — С рассветом заставлю вкалывать не за страх, а за совесть. Отсыпайся, покуда тепло, светло и пули не кусают… Словом, пока не подошел твой черед лежать на снегу, в обнимку с винтовкой. А черед этот сам нас найдет…

Андрейка хотел возразить, но бригадир уже нырнул в постель и натянул одеяло на голову.

«Да, война, наверное, только начинается! — уже лежа, думал Андрейка. — Не зря же и отец, и Васенин, и Солодов, и теперь вот Коломейцев, точно сговорившись, твердят об этом? Да и кто может считать ее у конца, или даже у середины, если немцы захватили столько городов? Правда, вот такой, как Коломейцев, имеет, пожалуй, право ждать «свой черед», потому что уже приносит фронту немалую пользу. А потом, если не окажется со своим заводом где-нибудь на Урале, сам он выберет себе род оружия по душе и отправится на передовую. Такие, небось, сами выбирают, — умеют и знают, как это сделать, не то что мы, ольшанцы-новобранцы…»

Андрейка силился сейчас же додумать и свой вопрос до конца, а глаза сами собой слипались, мысли расплывались и ничего путного не придумывалось. Спать опять хотелось необоримо, просто храпеть бы, не просыпаясь, целые сутки!

Но получилось так, что и совсем немножко вздремнуть не пришлось — хлопнула дверь, и в казарму кто-то шумно вошел. И потому, как разом зашелестели свертываемые газеты, заскрипели нары, одним броском вскочил на ноги Коломейцев, — Андрейка понял, что это не возвращение «заужинавшегося» собригадника и тоже откинул с лица одеяло.