Любовь поры кровавых дождей - [43]
— Нет, — овладев собой, успокоил я ее. — Нет, ничего. — И зашагал в указанном направлении.
Старуха брела следом за мной и продолжала наставлять:
— На двери написано «Бакунин». Это ее тетки фамилия, отцовой сестры Марии Федоровны, тетушка-то за Вуколом Бакуниным жила. Бедняга Вукол с месяц, как помер. Эх, какой человек был — золото! Чистое золото! Лиду как дочь родную любил… смотрел за ней, пока мог… А тетушка-то… эх, да что говорить, поди, милый, поди, все сам узнаешь…
Я вошел в подъезд. Стены с обвалившейся штукатуркой и толстый слой грязи на ступеньках говорили о том, что сейчас не до уборки. Я мог только догадываться, что лестница, по которой поднимаюсь, не черная, каменная, а из белого мрамора.
Одним духом взбежал я на пятый этаж и остановился перед внушительной дверью.
На двери красовалась белая эмалевая табличка. На табличке стилизованными под древнерусские буквами было выведено: «Вукол Силантьевич Бакунин». В удручающей грязи и запустении подъезда эта белая табличка показалась мне особенно чистой, я долго не мог отвести от нее глаз.
После короткого колебания протянул руку к электрическому звонку, но вовремя вспомнил, что Ленинград давно уже лишен электроэнергии, и хотел было стучать кулаками, но и этого сделать не осмелился. Наконец кое-как я преодолел свою робость и тихонько постучал.
За дверью не раздалось ни звука.
Переждав немного, я снова постучал, потом еще и много раз еще, но ко мне не доносилось и шороха. Тогда я стал стучать кулаком.
Прислушавшись и опять ничего не услышав, я забарабанил снова. И снова за дверью — тишина.
В отчаянии я заколотил кулаками по безмолвной дубовой двери, а потом, повернувшись спиной, начал бить ногами. Мысли, одна другой ужаснее, завертелись у меня в голове, и я с яростью отгонял их, как жалящих оводов.
Вдруг мой обостренный слух уловил слабый, едва различимый шум. Мне показалось, будто где-то в глубине квартиры отворилась дверь, затем вторая поближе, и вот к дверям, под которыми я стоял с колотящимся сердцем, кто-то приблизился медленными нечеткими шаркающими шагами.
— Кто там? — раздался слабый, бессильный и безжизненный голос. Никаких эмоций не выразилось в этом незнакомом для меня голосе.
— Мне надо видеть Лиду Каверину…
— Кто там? — повторили таким угасшим голосом, в котором по-прежнему не прозвучало никакого интереса, никакой надежды, ничего живого. Такой голос бывает лишь у глубоких стариков, чьи дни сочтены и которые говорят лишь в крайней нужде. Ведь старцы ничего уже не желают, ничего не ждут, ни о чем не скорбят, ни о чем не печалятся…
«Наверное, это ее старая тетка, о которой говорила та женщина», — подумал я и, чтобы слова мои звучали отчетливей, приблизил губы к замочной скважине и крикнул:
— Я друг Лиды, приехал ее повидать, откройте, я все вам объясню.
— Кто это? — В интонации слабого голоса на этот раз я уловил едва заметный интерес.
— Я друг Лиды, бога ради, отоприте мне, — взмолился я и, стремясь заручиться доверием старухи, крикнул: — Вы, верно, тетка Лиды?
За дверью опять все погрузилось в тишину. Женщина долго молчала, я даже подумал, она пошла за Лидой, но нет — шагов не слышно, она стояла там же.
— А вы кто будете? — по-прежнему тихо, но уже с несомненной заинтересованностью спросила наконец она.
Я назвал себя, стараясь как можно разборчивее выговорить имя и фамилию. «Если про меня знал Балашов, может быть, и она краем уха слышала…» — обнадежил я себя.
И опять наступило молчание, на этот раз более длительное.
Я, конечно, долго не выдержал:
— Будьте добры, отворите, у меня дело к Лиде. — И, чтобы как-то ее заинтересовать, добавил: — Я и с вами хотел бы переговорить…
— Говорите оттуда, если вам есть что сказать, — еле различил я очень тихие, глухие слова.
— Отсюда?.. Но я не могу так…
— Зачем вам Лида?
Ах, эти тетушки, такие дотошные, во все они должны сунуть свой нос, все им надо знать! И, чтобы не выдать своей досады, я заговорил как можно проникновеннее:
— Видите ли, я приехал издалека, с Волховского фронта, я ее старинный знакомый… мне необходимо повидаться с ней…
— Но для чего? — уже настойчивее спросили из-за двери.
— Как то есть для чего?! — потерял я терпение. — Я столько времени вас упрашиваю, а вы никак не хотите внять моим мольбам и повторяете одно и то же!
Я готов был сказать еще что-то, но сдержался, испугавшись, что старушка может разгневаться и вовсе отойти от дверей. Но она не рассердилась, а продолжала свои расспросы:
— Откуда вы узнали, что Лида живет… — у нее осекся голос, она передохнула… — что Лида живет здесь, у меня?
— Мне сообщил это ее бывший супруг.
— Кто?
— Аркадий Балашов.
— Он обманул вас! — с неожиданной поспешностью ответила она.
— Как это обманул?!
— Очень просто: Лида уехала…
— Куда?! Куда она уехала? — вскричал я и приник к двери. С ответом медлили. Наконец, когда я уже изнемог от нетерпения, раздался едва слышный погасший голос:
— Лида уехала в Кронштадт…
— Какой ужас! — вырвалось у меня, ведь я знал, что легче мне было попасть на Северный полюс, чем в Кронштадт. — Но вы хотя бы знаете ее адрес?
— Она не оставляла адреса, — чуть слышно прошелестел ответ.
В книге рассказывается о напряженной жизни столицы в грозные дни Великой Отечественной войны, о людях труда, их самоотверженности, умении вовремя прийти на помощь тому, кто в ней нуждался, о борьбе медиков за здоровье тружеников тыла и семей фронтовиков. Для широкого круга читателей.
В книге начальника Генерального штаба болгарской Народной армии повествуется о партизанском движении в Болгарии в годы второй мировой войны. Образы партизан и подпольщиков восхищают своей преданностью народу и ненавистью к монархо-фашистам. На фоне описываемых событий автор показывает, как росла и ширилась народная борьба под влиянием побед Советской Армии над гитлеровскими полчищами.
Роман Алексея Федорова (1901–1989) «Подпольный ОБКОМ действует» рассказывает о партизанском движении на Черниговщине в годы Великой Отечественной войны.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
Двенадцати годам фашизма в Германии посвящены тысячи книг. Есть книги о беспримерных героях и чудовищных негодяях, литература воскресила образы убийц и убитых, отважных подпольщиков и трусливых, слепых обывателей. «Звучащий след» Вальтера Горриша — повесть о нравственном прозрении человека. Лев Гинзбург.
Книга «Отель „Парк“», вышедшая в Югославии в 1958 году, повествует о героическом подвиге представителя югославской молодежи, самоотверженно боровшейся против немецких оккупантов за свободу своего народа.