Любовь поры кровавых дождей - [201]

— Сообщите на бронепоезд! — крикнул я.

Один из них сразу же побежал вверх но пригорку, а другой бросился ко мне. Подбежав к озеру, он крикнул что-то ободряющее и хотел ступить на лед, но, попробовав ногой кромку льда, отступил, — видно, лед показался ему слишком ненадежным.

Все-таки что значит надежда!

Когда я увидел этого человека на берегу и понял, что второй побежал к бронепоезду и скоро пришлет подмогу, я нашел в себе силы опять поползти вперед.

Однако меня хватило ненадолго. Тело окончательно закоченело. Пальцы горели, запястья ломило, стекающий со лба пот жег глаза…

И все-таки я полз, время от времени переводя дух. Веки налились и отяжелели, словно кто-то силой тянул их книзу.

Преодолевая все муки, кое-как приблизился к берегу. Я отчетливо слышал ободряющие возгласы бегавшего по берегу мужчины, ясно видел его лицо.

Моя грудь, живот и ноги были в воде. Я припал к ней губами и выпил несколько глотков. Это было приятно. Холода я не почувствовал, ибо сам был такой же холодный, как талая вода.

Я приподнял голову — она тут же поникла без сил.

Но и одного этого взгляда было достаточно: я увидел, что по пригорку бежали люди.

«Бегут! — мелькнуло в сознании. — Успели…»

— Эй, Пересыпкин! — услышал я совсем близко.

«Неужели я дополз до берега?» — удивился я, почти машинально подтягиваясь вперед.

На берегу суетились несколько человек с шестами в руках, они что-то сталкивали на лед и громко переговаривались.

— Пересыпкин! — узнал я голос своего машиниста Завидонова. — Смотри сюда, Пересыпкин! — кричал он.

Я собрался с силами, приподнялся, В то же мгновение Завидонов громко крикнул:

— Лови!.. — и бросил мне длинный шест.

Шест упал почти рядом. Я дополз к нему, ухватился обеими руками. К шесту был привязан электропровод.

— Тяни на себя! — крикнули мне с берега, и я стал тянуть провод. Тяну, тяну, а конца не видно! И идет туго.

— Тяни, тяни! — подбадривают меня с берега, и я тяну из последних сил.

Вдруг чувствуй, вместо провода у меня в руках какой-то узел, Смотрю — толстая, прочная веревка!..

— Теперь обвяжись этой веревкой! — кричат мне с берега.

С большим трудом я обмотался веревкой и завязал узлом на животе.

— Хватайся за нее и держись! — опять крикнули с берега.

Вижу, сперва вдоль берега идут, меня куда-то в сторону волокут. «Место подбирают, С берега видней, где лед толще», — думаю про себя.

Тут веревка натянулась как струна и быстрее потащила меня. Но не туда, куда я полз, а левее.

Осторожно так, медленно тянут, и я скольжу на своем тулупе, как на санках…

Вот и берег! Еще метра два, и…

И тут раздался треск.

Озеро с плеском поглотило меня! Я ушел под воду так, словно нырнул с разбегу…

Хорошо еще, что я отлично ныряю, к тому же я так уверовал в спасение, что не успел даже испугаться, только задержал дыхание, чтоб не наглотаться.

«Лед проломился», — мелькнуло в голове.

Но тут веревка больно перехватила меня в поясе. Рывок — и меня выбросило на берег, как выбрасывают попавшую на крючок рыбу.

Вымокший до нитки я покатился по снегу. Вода ручьями стекала с меня. Я беззвучно разевал рот, не в силах вымолвить ни слова.

В то же мгновенье двое сильных парней подхватили меня под руки, приподняли и бегом понесли в гору. Сперва мои ноги висели, как чужие, но потом я стал перебирать ими, помогая хлопцам тащить меня. Когда эта пара запыхалась, ее сменили двое других…

Полностью сознание вернулось ко мне только тогда, когда меня подняли на паровоз и посадили у распахнутой дверцы топки. Жар, вырвавшийся из топки, спасительной волной пробежал по жилам. Я снова ощутил свое тело…

С меня поспешно сняли всю одежду, обсушили, растерли так, что я взмолился, и одели в сухое белье. Старшина протянул мне кружку с водкой. Я выпил ее и обвел взглядом друзей.

— Теперь не помру, братцы…

Они испуганно глазели на меня: видно, не верили, что все обошлось…

Я глянул в узкое оконце паровоза. Возле паровоза толпились бойцы. Неподалеку от них стояли наши командиры. Полтавцев, азартно размахивая руками, доказывал что-то и то и дело оглядывался на паровоз.

«Этот сейчас доконает своими нотациями», — подумал я, и настроение у меня испортилось. Строгие нотации капитана всегда нелегко было выслушивать, а сейчас особенно.

Но я ошибся. Только Полтавцев узнал, что я оклемался, он поднялся на паровоз и пророкотал у меня над ухом:

— Ну, братец ты мой, теперь тебя никакая хвороба не возьмет! — И неожиданно весело расхохотался…

Его смех ничуть меня не обидел. Я даже попытался улыбнуться в ответ.

— Вот беда материнская! Не железнодорожник, а мокрая курица! — во всеуслышание объявил капитан и ткнул меня в бок кулаком. — Обсыхай, освобождаю на весь день. Лежи и грейся. Ты, видно, здоровяк — от такой переделки любой бы загнулся. — Потом он обернулся к нашему доктору: — Займись им как следует, чтобы, чего доброго, воспаление легких не схватил. А водку давайте из моего фонда. Пусть пьет, сколько душа принимает!

Любил наш командир покрасоваться на людях: если уж заботится о ком-нибудь, так пусть побольше свидетелей это видят, а если кому нагоняй или нахлобучка, так это тоже лучше при свидетелях.

Но сердце у него было не злое. Что поделаешь, любители показухи не переведутся, пока есть на земле чины и должности. А может быть, и после. Я достаточно хорошо знал Полтавцева и потому не удивлялся его замашкам.