Любовь поры кровавых дождей - [17]

Я украдкой взглянул на нее.

Подавшись всем корпусом вперед, она опиралась на локти, отчего плотно пригнанные гимнастерка и юбка еще более подчеркивали красоту ее фигуры.

Марина смотрела вдаль.

Ее короткие волосы теребил ветер. Глаза были слегка прищурены.

Подставляя лицо встречному ветру, девушка чуть закинула назад голову, выставив твердо очерченный подбородок, словно старалась вдыхать побольше воздуха.

Она представлялась мне сейчас олицетворением женственности и красоты…

Так запечатлелись навсегда в моей памяти: открытый высокий лоб, чуть вздернутый носик, резко, пожалуй, резче, чем следовало бы, очерченный подбородок, коралловые губы.

Нелидова почувствовала мой пристальный взгляд.

— Товарищ старший лейтенант, вы останетесь в армии, когда кончится война? — спросила вдруг она.

— Я пока не думал об этом… Вероятно, нет…

— Вы не думали о своем завтрашнем дне?

— По-настоящему еще не думал.

— Наверное, вы и мечтать не любите, считаете это занятием слабовольных и излишне сентиментальных людей, верно ведь?

— Жизнь моя складывалась таким образом, что мне как-то недосуг было мечтать.

— А разве для того, чтобы мечтать, нужен досуг? Это врожденное свойство человеческой натуры.

— А зачем мечтать? — Я и сам не понимал, почему говорю неправду, отвечаю не так, как в душе хотелось.

Нелидова удивленно посмотрела на меня.

— Старший лейтенант, мне вас жаль! — медленно проговорила она и деланно рассмеялась.

Правда, «старший лейтенант» прозвучало несколько фамильярно, следовало бы сказать «товарищ старший лейтенант», однако ее вольность меня не только не обидела, а почему-то, наоборот, обрадовала.

— А вы-то сами мечтаете? — спросил я.

— Разумеется! Я всегда мечтаю. Все время, каждую минуту! Я не представляю себе, как можно жить без мечты!

— Какую же пользу вы в этом находите?

— То есть как это какую? — Она растопырила ладошку и начала считать, загибая пальцы: — Мечта украшает мне жизнь, помогает преодолевать трудности, вселяет веру в будущее, усиливает стремление к завтрашнему дню… Разве этого мало?

— Все это одни лишь красивые слова, общие слова, заученные с детства.

— Что значит «общие слова»?! Всякое слово общее. Вы хотите сказать — беспредметные, бессодержательные слова? Лишние слова, что ли?

— Ну да, это все равно.

Девушка опять с удивлением посмотрела на меня, опять рассмеялась, а потом спросила с нескрываемым разочарованием:

— Вы и вправду так думаете или шутите?

— Нет, я не шучу. Я уважаю мысль, но не мечту. Мысль серьезную, деловую, имеющую почву под собой, опирающуюся на реальную действительность. А мечта — призрак, пустое видение. Она обманчива, она показывает тебе то, чего у тебя нет и, возможно, никогда не будет.

Нелидова поглядела на меня очень серьезно и внимательно. Я почувствовал, что ее взгляд как-то потух. На этот раз она уже не засмеялась…

Я тоже посмотрел на нее в упор. Наши глаза встретились, и я внутренне содрогнулся: в ее взоре я более не увидел того тепла и интереса, какие были всего несколько минут назад.

Она замолчала, снова подставив лицо встречному ветру.

Я понял, что Марина не хотела продолжать разговор.

Меня охватил страх — я чувствовал, что теряю что-то очень большое, очень ценное, очень дорогое. И, наверное, потому решил заставить ее продолжить наш разговор.

— Так о чем все же вы мечтаете?

— Как это о чем? Обо всем, что мне хотелось бы сделать или иметь, что приятно и желанно, — ответила она нехотя.

— А больше всего о чем, если не секрет?

— Больше всего? — Она сперва задумалась, потом решительно, будто только что найдя ответ, сказала: — Пожалуй, о своей профессии.

— А еще? — с напускной многозначительностью спросил я. И от этой подчеркнутой многозначительности самому стало тошно.

— Еще? — Нелидова пожала плечами. — Еще об очень многом: о будущем, о счастье, о любви… — Это слово ее вроде бы смутило, но произнесла она его твердо и отчетливо. — Да я сама не знаю, о чем еще!

— Вот вы говорили о профессии. У вас уже есть профессия?

— Еще нет, но скоро будет. Я перешла на четвертый курс, буду учительницей.

— Учительницей? — удивился я.

— Почему это вы так удивляетесь? — спросила она, и в ее интонации я почувствовал обиду.

— Н-не знаю… — Сейчас мне и самому показалось непонятным мое удивление.

— В том-то и все горе! Самую благородную, самую необходимую, самую трудную профессию мы считаем неинтересной и вроде даже никчемной. Гонимся за всякими модными специальностями, которые ведут к славе, к известности, а то, что насущно, остро необходимо, мало кого беспокоит. Когда студенты оканчивают институт, тех, кто лучше себя проявил, оставляют в аспирантуре, менее достойных, менее знающих направляют в школу! И, представьте, у них хватает нахальства идти в школы, работать с детьми! Им самим невдомек, какое зло они совершают… И если никто этим не займется, в скором будущем у нас будут всевозможные специалисты: и математики, и физики, и инженеры, и не знаю еще кто, а вот настоящие люди не вырастут, человечности не станет, ведь основу-то ее закладывает школа.

Нелидова с таким жаром, с таким увлечением говорила о школе, о воспитании, о педагогах, о подходе к детям, что я слушал ее и диву давался. Меня поражало, как не погасили в ней этого жара, этой увлеченности все испытания и тяготы фронта, постоянная смертельная опасность…