Любовь плохой женщины - [102]

Джуин от удивления сделала шаг назад.

— Ну, нет, — решительно возразила она, — нет, Люси, он мне совсем, совсем не нравится.

И Джуин действительно верила, что Доминик ей совсем, совсем не нравится.

Конечно, большой букет, завернутый в целлофан, был банален. Алекс никогда не стал бы «говорить цветами», что ему казалось в лучшем случае увиливанием, а в худшем — прямым обманом. Настоящие слова стоят гораздо дороже — иногда за них приходится платить всю жизнь — и, в отличие от срезанных цветов, они не вянут.

К тому же в квартирке на Чаффорд-роуд не было вазы, так как они с Наоми еще только-только приступили к всеобъемлющему процессу под названием «создание семьи» — или хотя бы квазисемьи. Наоми пришла к нему с изысканным гардеробом, но в остальном она мало чем владела. Она как будто сошла с картины, оставив задний план висеть на стене. А в Тутинге все принадлежало Кейт.

Но пустая банка вполне сойдет ради такого случая. И эти маргаритки с веселыми личиками точнее, чем другие цветы выражали то, что чувствовал сейчас Алекс. Они говорили: «Я люблю тебя», но говорили это весело, оптимистично, без тени отчаяния. В маргаритках не было подобострастия и притворства лилий, не было в них и ничего потаенного, скованного, как в розовых бутонах. В них не было лицемерного «прости меня».

Разумеется, он сожалел о том, что обидел ее. У него душа разрывалась при виде ее страданий. Но отношения должны быть честными во всем — таково было его убеждение, основанное на врожденном прямодушии. Какой толк от того, что они будут ходить один вокруг другого на цыпочках, не говоря о своих истинных чувствах? Обман ни к чему хорошему не приведет — такой урок вынес Алекс, обманув Кейт. И он не сделал Наоми ничего плохого — он всего лишь попытался воззвать к ее здравому смыслу.

Сегодня утром он вышел из дома, погруженный в темные раздумья. Мир казался местом, где не существовало жалости, от которого невозможно было укрыться в их маленькой квартирке. Голову Алекса переполнял грохот проезжающих мимо машин, затуманивали выхлопные газы и мрачные мысли. Он наблюдал за тем, как люди делали то, что делают всегда: измотанная женщина шлепнула ноющего ребенка, за столиком уличного кафе чернокожий мужчина в шляпе приступил к завтраку, молодая женщина с темными волосами мимоходом окинула Алекса взглядом, — и Алексу было больно за каждого из них. В этот момент он со всей ясностью понимал, что жизнь каждого человека является глубокой личной трагедией, что счастливых финалов не бывает, а бывают только счастливые эпизоды. Сколько бы они ни шлепали, ни ныли, ни завтракали и ни флиртовали, они не смогут предотвратить неизбежное. От него негде укрыться. Даже если очень крепко держать дорогого тебе человека за руку (как Кейт держала за руку Пэм), смерть все равно вырвет его у тебя. Смертность — это жестокое и особое наказание; как примириться с ним?

По большей части мрачное настроение Алекса было вызвано вчерашней ссорой, но виной тому была не Наоми. Ее нерешительность и непригодность к какой бы то ни было работе были тут ни при чем. Алекс любил ее со всеми ее слабостями. Он готов был отдать ей все, что имел, но он не мог придать смысл ее существованию. За спиной у нее было двадцать лет бездумного бытия — и эти двадцать лет были безалаберно потрачены. Невозможно вернуть время, однажды выброшенное впустую. Вот что угнетало Алекса: он тосковал по тому, что было безвозвратно упущено, потеряно для них обоих. И он предвидел для Наоми пустое будущее, куда более короткое, чем оно могло бы быть, будущее, в котором не будет ничего и никого, кроме Алекса.

А может быть, на его настроении сказались загрязнение воздуха, низкий уровень сахара в крови, плохой сон и истощение эмоциональной энергии. Что бы ни было причиной его подавленного состояния, вместе с набирающим силу днем воспрял духом и он. По дороге на работу Алекс съел бутерброд с беконом, выпил чашку капуччино и снова стал смотреть на мир с оптимизмом. Подумав, он пришел к выводу, что так или иначе все устроится. Даже смертный финал перестала пугать его (он не смог бы придумать более удовлетворительную схему бытия). Его жизнерадостность, подобная огню, перед которым грелись более холодные смертные, вновь ярко вспыхнула и заиграла языками жаркого пламени.

Итак, у него в руках были цветы. В его сердце была любовь. И, выныривая из удушающих объятий подземки, преодолевая вечернее столпотворение на тротуарах, он не сомневался в том, что дома его ждет Наоми.

В течение дня Алекс время от времени пытался дозвониться до нее. И хотя она не сняла трубку — его собственный голос каждый раз уведомлял его, что ни он, ни Наоми не могут ответить на звонок, и призывал оставить сообщение после гудка, — Алекса не покидала безусловная уверенность в том, что она была там. Он почти видел, как она сидела, тихая, неподвижная, и слушала, как автоответчик говорит ей о его любви.

Первое ощущение того, что произошло что-то непоправимое, настигло Алекса, когда он свернул на Чаффорд-роуд. И с каждым шагом это ощущение становилось все сильнее. Его обычная свободная походка исчезла, он весь подобрался, вытянулся, устремил вперед напряженный взгляд. Когда он отомкнул и распахнул входную дверь, навстречу ему вырвалось облако пустоты и тишины, он ощутил, как мимо него выскользнуло из дома нечто принадлежавшее Наоми, по ошибке ею забытое. «Эй!» — позвал Алекс с надеждой, но его голос убежал от него куда-то в дальний угол. Никто не отозвался. И никто не вышел в прихожую.