Любовь, пираты и... - [4]

Моряки стали поливать эти двери из пожарных стволов и огнетушителей.

Это не помогало, дым повалил и из смежных кают.

– Полундра! За мной! – крикнул боцман. – Наружу!

Схватив веревочный шторм-трап, боцман и еще двое моряков с пожарными шлангами выскочили на левое крыло капитанского мостика, сбросили веревочный трап вдоль наружной стенки и, натянув на головы противогазы, стали спускаться по нему навстречу клубам дыма. Пятиметровые океанские волны Аденского залива били в скулы корабля, веревочный трап с фигурами моряков раскачивался вдоль борта на высоте пятого этажа, но боцман и еще двое, утонув в клубах черного дыма, все-таки спустились почти к самой пробоине от попадания гранаты.

И то же самое проделали по правому борту механик, старпом и еще двое моряков.

А сомалийцы сверху, с крыльев капитанского мостика, наблюдали за ними в прицелы своих автоматов.

С помощью огнетушителей и водяных брандспойтов морякам удалось задавить пожар в двух выгоревших каютах.

И снова все – прокопченные и перепачканные сажей моряки, капитан и повариха с дневальной – были под дулами сомалийцев выстроены вдоль стены ходовой рубки и с руками за головами. Их почерневшие от сажи и копоти лица веселили чернокожих пиратов.

– Черно-белые обезьяны! – потешался Махмуд. – Раздевайтесь! Всё снимайте! Ну! Быстрей!

И для убедительности пальнул в воздух поверх голов моряков.

Моряки стали раздеваться.

Сомалийцы хватали их одежду, примеряли на себя.

Махмуд увидел на руке капитана швейцарские часы с двойным циферблатом.

– Давай часы! Быстро!

Казин снял часы и отдал.

– А деньги? Судовая касса?

Казин молчал.

– Понятно. Пошли!

Схватив капитана за воротник, Махмуд потащил его к внутреннему трапу.

5

Прокатив вдоль заштрихованной метелью набережной и маячивших за ней в полумраке очертаний двух военных крейсеров и атомного авианосца, такси остановилось у салона красоты «Ля мур». Ольга выскочила из машины. Но салон был уже закрыт, хотя внутри горел свет. Ольга нетерпеливо постучала в стеклянную дверь.

Породистый боксер, возлежавший в салоне в массажном кресле, с лаем бросился к двери, но тут же стих, виновато завертел хвостом – узнал Ольгу.

Молодящаяся пятидесятилетняя хозяйка салона подошла к двери, усмехнулась и открыла дверь.

– Так и знала, что ты прилетишь, – сказала она, впуская Ольгу. – А с кем ты Сашу оставила?

– С соседкой. – Ольга погладила пса по голове. – Привет, Ротшильд.

Мать заперла дверь и сунула ключ в карман.

– Доплавался, значит?

– Мама, как ты можешь?

– А что я должна сказать? «Ах! Он в плену!»

– Мама, это Сомали! Его могут убить!

– Сто пудов! – согласилась мать. – Он вечно лезет на рожон. Будет и тут корчить из себя героя!

– Лучше скажи, где он покупает инсулин.

– Понятия не имею.

Ольга изумилась:

– Как?! Вы прожили столько лет, и ты не знаешь, в какой аптеке он берет инсулин?

Мать пожала плечами:

– Его диабет – его инсулин. Я этим не занималась.

– А врач? Кто у него врач?

– Ну, раньше, в пароходстве была эта… как ее… ну, еврейка… – сказала мать. – Но она уже умерла… Да и пароходство сдохло. А зачем тебе?

Ольга взяла с полки телефонную книгу, стала листать.

– Что ты ищешь? – спросила мать.

– Аптеки возле нашего дома.

И села, достала из своей сумки блокнот и принялась выписывать из телефонной книги адреса и телефоны аптек, говоря между делом:

– Ты же знаешь – диабетики не живут без инсулина. Я должна узнать, какой у него запас… Ма, а ты его когда-нибудь вообще любила?

– Вот только этого не надо! «Любила – шмубила»! – возмутилась мать и открыла холодильник.

На этот звук боксер, вновь улегшийся в массажном кресле, тут же поднял голову.

Мать достала из холодильника эскимо.

Боксер сделал стойку, но мать отмахнулась от него рукой:

– Лежать! – И Ольге: – Будешь мороженое?

При слове «мороженое» боксер поднял уши торчком.

– Нет, спасибо, – сказала Ольга.

– Видишь? – кивнула мать на пса. – А говорят, собаки наш язык не понимают. А этот – как скажешь «мороженое», так сразу…

Боксер открыл один глаз.

– Спи! – приказала ему мать и повернулась к Ольге: – Конечно, любила. Была дура и любила. Иначе как бы ты родилась?

Боксер, поворчав, улегся спать.

– А теперь ты поумнела? – спросила Ольга.

– Детка, у нас одна жизнь, понимаешь? – Мать облизнула эскимо. – А наши мужики по полгода в море! И не просто в море – если бы! А то – в Сингапуре! В Танжере! В Барселоне! Откуда ты знаешь, что у них там? «У ней такая маленькая грудь! И губы, губы алые, как маки» – знаешь такую песню?

– Папа тебе не изменял.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– А какая разница? – спросила мать. – Его нет месяцами, а я все ночи одна. На хрена мне это монашество?

Ольга закрыла блокнот.

– Мама, я пошла.

Она положила на место телефонную книгу и направилась к двери.

Боксер, тут же проснувшись, проводил ее взглядом.

– Нет, ты ответь! – требовательно сказала мать. – Почему мы должны ждать, пока они придут из рейса? Жизнь одна! И я хочу мужика каждый день!

– И каждую ночь, – сказала Ольга. – Открой мне дверь.

– Да, и каждую ночь! А что? – с вызовом повторила мать. – Это запрещено? – но тут же сменила тон: – У тебя-то в Москве есть мужик?

– Мама, отстань.

– Надеюсь, хоть теперь не моряк.