Любовь - [23]

Взволнованные собаки, глухо рычали и метались, не смея, однако, оставлять хозяина; они, несомненно, бросились бы на пигалика, когда тот сумел разомкнуть решетку. Очухались едулопы. Разлитое в воздухе беспокойство отозвалось в их тусклом сознании звериным порывом хватать и тащить. Не имея распоряжений, они тявкали, подвывали, царапали пол ногтями; и когда двухголовый гад, устроенный так удачно, что глядел в разные стороны и пользовался преимуществами удвоенной сообразительности, сунулся к хозяйскому креслу в смутной догадке, что пристроенные к креслу ручки носилок как раз и назначены для хватания, ревнивый его собрат кинулся на двухголового и разом откусил ухо. Брызнула зеленая кровь, вой, хрип, звучные удары падающих, как дубовые колоды, тел, хруст костей и зубов — безначальные едулопы, мгновенно озверевши, сплелись рычащим клубком.

Со свойственной этим гадам безотчетной жестокостью они стремились нанести друг другу непоправимые, смертельные раны: искали зубами жилы, ломали лапы, выдавливали глаза. Через мгновение уже не слышно было ни лая, ни вопля, все пасти были забиты закушенной шерстью, мясом, полны вонючей зеленой жижей и намертво сведены — схватка продолжалась в чудовищном молчании. Раздавались омерзительное шорохи, какие-то сдавленные хлюпающие звуки, невозможный душераздирающий хруст, как стеклом по железу. Все четверо, они шатались, падали, тягались по полу нераздельным закусившим, заломившим самого себя чудовищем. Только Рукосил мог бы остановить эту свалку властным окриком, но хозяин сипел, подавившись спертыми звуками, и судорожно водил — словно искал куда сунуть! — стиснутым в кулаке хотенчиком.

— Государь! — тревожно кричал Ананья по эту сторону решетки.

Золотинка, ухвативши руками прутья, наспех копалась сетью в скважине, напрягалась постичь устройство замка. И конечно же, не хватало ни рук, ни глаз, ни воображения, чтобы держать на уме — в виду — еще и Ананью, непонятно суетившегося за спиной. Не зная, что выйдет из попыток отомкнуть запор, чем кончатся судорожные потуги чародея, Золотинка должна была оставить Ананью до поры в стороне, бросить его на авось, углубившись в хитросплетения непостижимых стержней, пружин, заслонок, которые все как будто бы поддавались, соскальзывали, ходили — и ничего путного, замок оставался заперт. Притом же Золотинка не забывала изображать лицом испуганное смятение и растерянность, никак не связанные с ее лихорадочной, но тайной, скрытой от глаз возней, которая требовала не растерянности, а зверского напряжения! Терзаясь спешкой — да и как было сохранять спокойствие! — Золотинка дергала сетью все подряд, и замок, конечно же, не оставался безучастным, сам собой, без наглядной причины, подрагивал и позвякивал, дробно ударяясь о решетку.

Все это были однако мгновения — растянутые полнотой страсти мгновения — чародей, весь синий и багровый, вскинулся, глотая воздух, освобожденный хотенчик вильнул веревочным хвостом и лениво поплыл в бойницу, на волю, мимо дерганной кучи едулопов. Черная мгла пала перед глазами Золотинки, заслонив зрелище. Рухнул подобранный к потолку занавес — кто спустил его, Лжевидохин или Ананья? Золотинка оглянулась на топот сапог — через распахнутую дверь за спиной валила стража.

— Возьмите пигалика! — выпалил Ананья, взъерошенный, красный и бледный пятнами, побелела шишечка на носу. — Живо, ребята! Держите и проваливайте!

Золотинка сразу же отказалась от мысли воспользоваться сетью для сопротивления. Даже удесятерив силы, она не сумела бы одолеть десяток матерых бойцов, которые не усомнились бы пустить в ход мечи. Да и нужно ли было лезть на рожон, не понимая, что же все-таки произошло с Лжевидохиным — перерыв это или конец? И если перерыв, то какое ждать продолжение? Будет ли продолжение — обстоятельный, не суетливый разговор по всему кругу важных для слованского оборотня вопросов?

Хмурые кольчужники, бдительно приглядывая за узником, отвели Золотинку из одного подземелья в другое и здесь передали в руки кузнеца, который сковал пигалика цепью, а затем не менее споро и привычно, поплевав на ладони, заклепал другую цепь — она тянулась к заделанному в каменную стену кольцу. Десятник посветил факелом по темным углам убедиться, что не оставил узнику ничего, кроме тлена и праха, и удалился, с ожесточением прогремев запорами.

Лишенная свободы в ином узилище — в верхних палатах Большого дворца — великая слованская государыня и великая княгиня Золотинка, когда бы была на месте пигалика, без труда распознала бы привычное несчастье Лжевидохина — смерть. Ничего удивительного, что распознала бы, она видала слованского оборотня и не в таких положениях! В другом состоянии духа уловила бы она и сумела бы оценить знаменательную заминку в государственных делах, которая, как водится, отмечала собой очередную смерть Лжевидохина.

Но нет, Зимка не видела, не догадывалась, не понимала — не ждала чуда. Подавленная ужасом, которому не было ни названия, ни понятия — в прошлом Зимки не имелось ничего такого, что могло бы подготовить ее к этой непомерной, стиснувшей грудь тяжести, — раздавленная и покалеченная, она ни на миг не могла отстранить от себя все разъедающую мысль, одну единственную, все поглотившую мысль. Что бы она ни делала, куда бы ни бежала взглядом, на чем бы ни пыталась сосредоточиться, всюду было то, чему нет и названия. Нечто настолько страшное, что отступало и воображение.