Любовь, Конец Света и глупости всякие - [13]

— Да, но все равно лишняя бдительность не помешает! — строго ответила вторая, тоже голосом ничуть не женским. — Надо следить, а то мало ли...

— Последим. Но на сегодня хватит. Есть дела поприятнее, ни к чему упускать возможности, раз мы тут пока. Я нас с тобой на массаж записала, пошли, а то опоздаем.

Дамы удалились странной походкой, почти не касаясь земли; дети переглянулись.

— Это волшебники, — сказала пухленькая девочка в очень похожем на пижаму тренировочном костюме под распахнутой шубкой. Возможно, это и была пижама, но девочка считала, что прятать такую красоту от людей — грех.

— Нет, трансвеститы, — ответила другая. — Они мужскими голосами говорили.

Во что была одета вторая девочка, никто бы не заметил. Нет, если смотреть на нее со спины, то, конечно, можно было описать одежду, но стоило той девочке повернуться лицом, как любой подумал бы, а то и воскликнул: «Ишь ты, какая глазастая!»

— Тебе бы только про секс все! Волшебники интересней, чем трансвеститы. Пусть волшебники будут.

— Ну, пусть. Но не просто волшебники, а трансвеститы. Так еще интересней. Будут делать себе волшебный, очень сексуальный массаж.

Количество Магии на Земле чуть-чуть увеличилось — чем больше людей верят в волшебство, тем чаще оно и встречается.

Танька

Олежка едва разомкнул слипшиеся, тяжелые веки. Посередине комнаты, будто затопленной вязким туманом, обозначились наконец контуры красных ботинок. «Танька... Танька пришла... Значит... боль отпустит... сейчас...»

— Тебе плохо? — встревожилась сестра.

За полчаса ее отсутствия Олежкино лицо приобрело пепельно-серый оттенок, глаза, похоже, открылись неимоверным усилием воли. Сквозь ресницы благодарно заискрились зеленые лучики:

— Уже лучше. Тетя Надя сделала укол.

Робкая кругленькая старушка тетя Надя вышла из кухни, на ходу вытирая руки о фартук:

— Ничего-ничего. Олежечке плохо стало, когда вы ушли, Танюша.

Танька посмотрела на пожилую соседку виновато и с некоторой обидой. Не любила она производных своего имени, а еще больше терпеть не могла, когда называли Татьяной — сразу менялась в лице, передергивала плечами, губы кривила. Так звала ее в детстве мама, если в воспитательных целях требовались полное имя и нравоучительный тон. Когда же нужды в нравоучениях не было, мама ласково называла ее Танюшкой. А Олежка, пока был ребенком и не выговаривал «ш», сестру звал «Танюка», буква «ю» вскоре сменилась на мягкий знак. Все прочие имена, даже ласкательные Татуськи-Танечки и самое что ни на есть простое Таня, ей не очень нравились, хотя кое-кто и стеснялся называть женщину сорока с гаком — Танькой.

Она перевела взгляд на устрашающе-стерильный столик с ампулами и шприцами, с ужасом вспомнив, что не умеет делать уколы. Ее обучали когда-то, как нужно правильно — на муляжах: курс медицинской помощи был обязательным в институте. А однажды отправили в госпиталь практиковаться на настоящих больных. У нее руки дрожали, а игла не втыкалась куда положено, и, перехватив нечаянно взгляд пациента, Танька поняла, что именно было главным в заповеди «Не навреди». Так что потом даже своей маме уколов не делала. Два года назад маму кололи по очереди медсестра и брат — у него-то как раз были твердые руки, вполне мог бы с такими хирургом стать.

А у Таньки были «руки-крюки», как порой мама подшучивала. Этими руками она не могла также вязать шарфы, пришивать пуговицы, печь блины, забивать гвозди… Зато умела играть на скрипке. И на гитаре неплохо. Музыкальные гены ей от папы передались — она прекрасно знала его как пианиста, но как родителя помнила плохо; он дома-то и не бывал почти. Давным-давно мама всех уверяла, что «Танюшка пойдет по стопам отца», и на седьмой день рождения купила ей в подарок аккордеон. «На пианино в любом случае денег не хватит, а по клавишам не все ли равно на чем стучать», — смеялась мама. Она и сама, кстати, не прочь была «закинуть ремни за плечи» и подыграть поющим гостям на басах.

Ну а папа принес свой подарок в коробке с этикеткой на крышке: «Кукла Зина: Артикул № 05». Попробовал аккордеон на звучание и неодобрительно головой покачал. «Ей же еще девяти нет, Алевтина! Ты что, хочешь, чтобы твоя дочь испортила позвоночник?» — сказал папа маме.

Кукла Зина была всем хороша — в якутской шубке, с черными косами, но в одиночку Таньке с нею не игралось. Куда больше нравилось на «пианино» играть: это когда мама укладывала аккордеон на табуретку, а Танька клавиши нажимала. Звуки извлекались, если мама растягивала меха: назад-вперед, назад-вперед. Большое пианино было бы лучше, но такое Таньке лишь оставалось хотеть, а вот о рояле даже мечтать не могла. Из всех подружек лишь у Дианы был рояль — черный, огромный и такой блестящий, что его только гладить хотелось и подавлять непременный соблазн полизать лакированные бока.

Отец у Дианы был известнейший композитор. Не проходило дня, чтобы о нем по радио не говорили. И по телевизору он выступал. Танькиного папу, правда, тоже показывали: в концертах и в передаче «Музыкальный ларек», но композитора намного чаще. А у себя дома он уж вообще часто бывал, и свою дочку любил без памяти, и называл ее очень по-модному — Ди. Да и кто Ди не любил? Она же красивая была вся такая и синеглазая, с кудрями до плеч, и на рояле вовсю играла уже, хоть и была Таньки на год моложе. В репертуаре, правда, были лишь гаммы да «Мишка с куклой», но это не так важно — Ди пользовалась у Таньки большим авторитетом.