Любовь колдовская... - [9]

Вверху что-то сильно грохнуло, яркая вспышка молнии ослепила девушку. По степи пронесся ветер, гоня перед собой шары перекати-поля. Начался сильный ливень (что было совсем необычным в это время для этих мест), и скоро вода потоками стекала с тел. Сплошная пелена дождя скрыла их от случайных взглядов тех путников, которые могли оказаться поблизости в эту зловещую ночь…

В эту ночь над хутором разразилась сильная гроза. Затянутое черными тучами небо то и дело прорезали молнии, косой ливень хлестал по земле тугими струями. Ураганный ветер валил деревья, выворачивая их с корнями, сносил крыши у домов. Надрывно лаяли хуторские собаки, лошади бесились, ломая стойла. Жалобно блеяли овцы, быки и коровы ревели, надрывая глотки…

Людям тоже не спалось. В этих местах никто ничего подобного не видел. Поговаривали, что это, должно быть, появилась на свет ведьма…

В доме Гришиных тоже не спали. При первых же раскатах грома Аксинья проснулась, как от толчка. Села на кровати, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Что-то тревожно было на душе у женщины, но причину появления этого чувства она не могла объяснить.

Аксинья потихоньку встала и прошла в комнату дочери. Осторожно открыв дверь, она проскользнула внутрь и подошла к кровати Дарьи. Одеяло было откинуто в сторону, а смятая постель — пуста. Девушка исчезла!

— Степа, вставай! — затрясла она спящего мужа, вернувшись в свою комнату. — Хватит дрыхнуть! Дарья пропала!

Степан Прокопьевич сел, спустив ноги на пол, и потер глаза.

— Ну, чего ты орешь, как заполошная? Что стряслось?

— Дашка пропала!

Сон сразу как рукой сняло.

— Погоди, мать. Как пропала?

— Ее нигде нету! — заявила обеспокоенная Аксинья.

— Погоди, мать, не колготись. Может, она до ветру побегла…

— Ой, Степушка, чует мое сердце беду!

— Цыц, баба! Не каркай!

Рассерженный Степан Прокопьевич встал и принялся одеваться. В этот момент хлопнула дверь, и в хату ворвалась мокрая, растрепанная Дарья.

— Беда! — сказала она, обессиленно прислонившись к дверному косяку. — Бабушке худо!

— Что стряслось? — нахмурился Степан Прокопьевич.

— Помирает!

Аксинья заголосила.

— Где она? — поинтересовался Степан Прокопьевич, натягивая сапоги.

— За хутором, — ответила Дарья, бледная и дрожащая.

— Что вы там делали в такую погоду?

Дарья не ответила. Степан Прокопьевич вдруг выругался.

— Черт! Неужто старая сызнова взялась за свое?.. Веди, показывай!

Девушка выбежала на улицу, Степан Прокопьевич последовал за ней. Аксинья подалась было за ними, но он прикрикнул на нее:

— А ты, мать, оставайся в хате. Нечего тебе с нами таскаться, и без тебя управимся!

Разбудив своего работника, спавшего на сеновале, Степан Прокопьевич быстро запряг лошадей в повозку, и скоро они уже мчались за хутор, разбрызгивая грязь.

Старуха лежала там, где ее оставила Дарья. Глаза были открыты, но, казалось, уже ничего не видели. Степан Прокопьевич прислонился ухом к груди и сказал:

— Ишо жива! Мишка, давай-ка уложим ее в повозку!

Мишка, дюжий парень, уже не первый год работавший у Гришиных, помог хозяину поднять и уложить старуху в повозку. Худая, иссушенная годами женщина показалась мужчинам почему-то очень тяжелой.

— Дашка, живо давай сюда! — крикнул Степан Прокопьевич дочери, которая стояла рядом с повозкой ни жива, ни мертва.

Как только девушка оказалась рядом с ними, ее отец огрел кнутом лошадей и помчался к дому…

Бабку Василису занесли в ее хату и положили на лежанку. Дарья заботливо укрыла ее теплым одеялом, Мишка разводил огонь в печке, потому что тело старухи было холодным, как лед.

Прибежала Аксинья с горячим отваром и попыталась напоить им мать, но старая женщина уже ни на что не реагировала. Крупные слезы полились из глаз дочери, когда она поняла, что та на самом деле умирает.

— Мишка! — вдруг крикнул Степан Прокопьевич. — Хватай топор, лезь на крышу. Надобно прорубить скрозь нее дыру в хату.

Работник удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал и вышел из старухиной избушки.

— А ты, мать, уведи отседова Дашку. Похоже, старая и в самом деле помирать собралась. Ты знаешь, что могет быть в таком случае…

Аксинья взяла дочь за плечи и силой увела ее из дома. Сверху послышался стук топора. Степан Прокопьевич посмотрел на тещу и вздрогнул. Старуха пристально смотрела на него осмысленным взглядом. Потом ее губы зашевелились, и он услышал скрипучий голос:

— Опоздал ты, Степка… Я успела передать свои знания…

Она захохотала так, что волосы на голове у казака встали дыбом и мурашки побежали по телу. Потом вдруг смех перешел в крик, старуха выгнулась дугой, на губах выступила пена. Ее глаза бешено завращались, пальцы судорожно вцепились в постель. По телу колдуньи волнами пробегали судороги. Пригвожденный к месту страшным зрелищем, Степан Прокопьевич, не отрывая взгляда, смотрел на мучения своей тещи.

Вдруг зазвенело разбитое окно, в хату ворвался сильный порыв ветра, затушивший даже огонь в печке. Стало темно, были слышны только крик старухи, да стук с крыши, где Михаил все еще прорубал дыру. И тут Степан Прокопьевич почувствовал, что в комнате еще кто-то есть…

Тьма в доме внезапно сгустилась, стало очень жарко. Появился какой-то посторонний запах. Но чем это пахло, Степан Прокопьевич определить не мог, хотя он и показался ему знакомым. Что-то темное заворочалось в том углу, где кричала старуха. Оглушительно прогремел гром, так, что стены хаты задрожали. Казака вдруг охватил панический ужас, он развернулся и бросился прочь из дома.