Любовь к истории питая - [4]

— Глянь-ка вон туда, вишь островок, это и есть царево место. Построили там ему небольшой домик, а из окошек все видно: и как ползут по реке баржи с зерном, пенькой, поташом, смолою, ягодами, икрою, медом, шкурами морских зверей, рыбкою. А на рейде молочно-белыми волнами оплескиваются борта кораблей голландских, немецких, датских. А матушка-царица Наталья Кирилловна из далекой Москвы шлет своему «паче живота возлюбленному драгому» сыну письма:

«Сотвори, свет мой, надо мною милость, приезжай к нам, батюшка мой, не замешкав… Писал ты, радость моя, ко мне, что хочешь всех кораблей дожидаться, и ты, свет мой, видал, которые прежде пришли: чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Писал ты, радость моя, ко мне, что был в море, — и ты, свет мой, обещал мне, что было не ходить…»

Об этом случайном знакомце мы еще вспомним. Валентин Пикуль рассказывал, что, когда они с матерью прибыли в Архангельск, он часто бегал к реке, где всегда было полным-полно рыбаков. Каких только разговоров не услышал тогда мальчишка. Но особенно оживленно и весело было вокруг низенького крепкого старичка с окладистой белой бородой. Говорили, что он был когда-то сказочником на баркасах, уходящих в океан, — была такая профессия.

На другой день Валя, конечно же, вновь пришел на берег. И вдруг увидел идущий в сопровождении матросов строй ребят, чуть постарше его.

— Куда? — громко спросил Валя.

— В школу юнг! — выкрикнули из строя.

Благо, что дом рядом. Рванулся Валентин, схватил со стола тетрадку по морскому делу, куда вклеивал и перерисовывал различные рисунки кораблей, вырезки из газет о флоте, и, догнав, пристроился к строю счастливчиков, направленных в школу юнг по путевкам комсомола. Такой путевки у Вали Пикуля не было. И вот он оказался перед отборочной комиссией. На вопросы отвечал четко. С любопытством просмотрели его тетрадь. И вернее всего, отказали бы, так как было ему всего 14 лет. Но вспомнил он своего отца и выпалил:

— У меня отец — флотский комиссар!

Так Валя был зачислен в школу юнг. Этот день он считает днем своего гражданского рождения.

* * *

Быть может, не единожды вскидывал вихрастую голову Валя Пикуль, всматриваясь, как на сверкающем шпиле Адмиралтейства маленький кораблик под парусами ловко обходит ураганные волны туч. Более двухсот лет волнует этот кораблик ленинградских мальчишек и зовет к морю — туда, на Север, за Полярный круг…

Вспомним былину о Садко:

Ах же вы, дружинушки, прикащики мои,

Вы берите золотой казны по надобью,

А стройте-тка да тридцать кораблей,

Нос-корму кладите по-звериному,

Бока-то вы сведите по-змеиному…

Нужда влекла русский народ на Север, в края, где «мхи зыбучие, горы толкучие, озера свирепые стоят спокон веку. В лесах витают звери съедучие, змеи клевучие. На водах бушует подора — погода непомерная».

Сказочная «Биармия», так звали Север скандинавы, несмотря ни на что, манила сокровищами. В края студеные добирались даже посланцы стран полуденных и обменивались товарами с гонцами полуночных стран-краев.

Знаменитый норвежец, выдающийся полярный исследователь Фритьоф Нансен, сказал: «…Здесь, на Севере, будущее земли, здесь красота…»

Писатель Михаил Пришвин, бывая в этих краях, чувствовал себя слабым, ничтожным комочком перед беспощадной, равнодушной северной природой. Думая о будущем, он сказал: «Вот если бы нашелся теперь гигантский человек, который восстал бы, зажег пустыню по-новому, по-своему».

Среди певцов Севера имена М. Ломоносова, Б. Шергина, М. Горького, К. Паустовского, И. Соколова-Микитова, исследователя Севера А. Жилинского, сказительницы М. Голубковой.

В «Сказании о Софии Новгородской» писано так: «По слову Великого Новгорода, шли промышленные лодьи во все концы Студеного моря-океана. Лодьи Гостева сына Ивана ушли дальше всех. Иван оследил Нехоженный берег. Тут поставил крест, избу и амбар. Тут, кряду, и ход урочный морской…»

Устное слово и письменная память Севера свидетельствуют, что уже в XII–XV веках русские люди своим умом-разумом строили суда «сообразно натуре моря Ледовитого». На этих судах из Белого моря ходили на Новую Землю, на Грумант, в Скандинавию. Уже в XIII веке по берегам и островам Северного Ледовитого океана стояли русские опознавательные знаки — исполинские осьмиконечные кресты, поперечины которых астрономически указывали направление стран света.

Новгородцы и дети их, ставшие поморами, науку мореплавания называли «морское знание», а судостроение дополняли словом «художественное». И бродили суда по древнесеверным рукописным лоциям, что не только зрительно преподносили береговые попутные приметы, но даже дно ощупывали морское, с подводными коргами, поливными лудами да играми.

Берега-то у моря студеного

Прежде были пусты, без строеньица,

Ни двора тебе, ни хижины,

Ни жилья человечьего.

Жили в лодочках, во суденышках,

Тут все делали-обрабливали,

Тут и рыбу засаливали,

Тут тебе была и спаленка,

Тут столова — нова горница,

Тут и нова светла-светлица.

Ни вымыться тебе, ни высушиться,

Мелкий дождичек — обмывка,

Красно солнышко — обсушка,

Бочки с рыбою — тесова кровать,

Сетки с кибасами[1] — изголовьице…

Белые непостижимые края с северным сиянием, скрываемые морозами, ветрами, замерцали в своей таинственности перед юным его новожителем. В сознании всплывали молчаливые поморы, умеющие по ведомым только им предугадам сказать о природе ветра, о времени прилива и отлива. Но… мало было доверия к этим людям со стороны господ, которые брезгливо отворачивались и советовали карбасное-то художество не казать, а в рундуки попрятать. Не оттого ли те петербургские картографы, скопировав неверные голландские карты, писали вместо «Канин Нос» — «Кандинес», вместо «Святой Нос» — «Светинес». Не потому ли русский генерал Ф. Литке по таким картам блуждал у Новой Земли в поисках Маточкина Пролива, предпочитая не «оконфузить себя услугами мужиков», досконально знавших далекие земли и верную лоцию к ним.