Любовь и жизнь леди Гамильтон - [87]

И пришли труд и заботы, удары судьбы и нужда. Ей думалось, что теперь она поняла, откуда берутся все эти недоразумения между ней и Гревиллом. Он был серьезным, целеустремленным человеком, который не мог жить, не ставя перед собой большой задачи. Она же была ему до сих пор только возлюбленной, цветком, украшавшим его существование, не придавая ему содержания. Цветком, который выбрасывают, как только он увянет. Чтобы целиком завоевать его, ей следовало стать его сообщницей, помощницей, участвовать во всех его радостях и страданиях, в его мыслях, в его работе.

Она с рвением взялась за дело. Это было ей нелегко. Все снова и снова на пути ее вставал недостаток знаний. Но она не позволяла себе впасть в уныние. Училась и училась. Она помогала Гревиллу приводить в порядок коллекции, шаг за шагом овладевая науками, которые давали ей нужные для этого сведения. Она изучала живопись и минералогию, чтобы подучить возможность разговаривать с Гревиллом о его любимых предметах. И когда он, ведя переписку с неким доктором Блэком из Эдиабурга, обратился к химии, она читала ему труды, которые тот присылал, делала выписки, шкала под диктовку, выполняла обязанности секретарши.

Если ему надо было ехать в Лондон, она ничем не выдавала своего недовольства, как прежде; когда же он возвращался мрачный после отвратительных переговоров со своими кредиторами, она встречала его улыбкой. Она безропотно сносила его дурное настроение, убирая с его дороги все, что могло бы его расстроить: со страхом подавляла в себе вспышки гнева; старалась всегда быть веселой и солнечной; старалась никогда не быть навязчивой; как рабыня, читала мысли в глазах своего господина, счастливая, когда он дарил ей взгляд, покорная, когда он отсылал ее.

И Гревилл, казалось, признал ее старания. Чаще, чем раньше, искал он ее общества, вечерами просил ее поиграть ему на арфе и спеть новые песни, ноты которых он привозил ей из города.

Ночи они проводили, тесно прильнув друг к другу, прислушиваясь к шуму дождя, шороху падающих листьев, к реву зимних бурь за стенами дома. Глядели в глаза друг другу, обменивались горячими поцелуями. За стенами дома была зима, но в Эдгвар Роу царила весна.

Между Гревиллом и сэром Уильямом была постоянная переписка. Эмма не спрашивала, о чем пишет дядюшка, так как однажды Гревилл не показал ей его письма. Ну, о чем они могли писать друг другу? Об искусстве, о политике и, может быть, о долгах Гревилла. Все это ее уже не волновало. Он снова принадлежал ей, и она доверяла ему. Он, с его горячим сердцем, прячущимся за напускной холодностью, никогда не сделает ничего, что могло бы причинить ей боль.

Так, в днях, полных работы, в ночах, полных любви, незаметно пролетела зима…

* * *

К дню рождения Эммы, к двадцать шестому апреля, и ей пришло впервые письмо от сэра Уильяма. Он желал ей счастья, вспоминал проведенные вместе часы, повторял свое приглашение, настойчиво, торжественно, настолько серьезно, что от него уже нельзя было отделаться шуткой.

Гревилл, казалось, был весьма этим озабочен. Сэр Уильям не привык просить напрасно. Правда, он слишком благороден, чтобы мстить за оскорбление. Но не ответит ли он равнодушием к судьбе своего племянника? До сих пор только ссылки на благосклонность богатого дядюшки удерживали кредиторов от роковых шагов. Если они заметят, что сэр Уильям бросил Гревилла, наступит роковая развязка. Кингсбенч, долговая тюрьма, грозила ему.

С другой стороны, сэр Уильям полюбил Эмму. Он в восторге от ее красоты и ее талантов. Он даже слегка влюблен в нее. Как это свойственно старым бонвиванам, ему хотелось бы украсить остаток дней своих распустившимися цветами, даже если они принадлежат не ему и не ему дарят свой аромат. Стоит Эмме хорошо отнестись к нему, и она могла бы добиться от него многого, может быть, всего. Ведь сэр Уильям и сам намекал, что в известной мере ставит в зависимость от ее приезда поручительство за Гревилла. Может быть, и назначение Гревилла наследником своего состояния? А вдруг его мысли простирались еще дальше? Он познакомился с Эммой, с женщиной, которая мыслила и действовала не самостоятельно, а под направляющей рукой Гревилла. Что, если он хочет выяснить ее собственную сущность, свободную от постороннего влияния? Он уже испытал ее верную любовь к Гревиллу, но он еще не уверен, что она может быть для его племянника больше, чем только любовницей. Разве он не вправе узнать, в чьи руки попадет когда-нибудь его состояние? Он, очевидно, совершенно отказался от планов на повторный брак. И поэтому вполне возможно, что он носится с мыслями жить в старости среди людей, которые с благодарностью сделали бы все, чтобы скрасить его последние дни. И его приглашение Эмме — доказательство того, что он и не думает разлучать ее с Гревиллом. Если бы это было его желанием, он мог бы достигнуть этого более простым способом, не прибегая к предательству.

К предательству… Неужели она считала Гревилла способным на такое? Разве он подал ей хоть когда-нибудь обоснованный повод к недоверию, которым она постоянно обижает его. Глупостью было и то, что она боялась сэра Уильяма. Та сцена действительно отдавала грубоватой игрой. Разве в противном случае Гревилл сидел бы, не вмешиваясь, в своей комнате? А если она тем не менее боится оставаться с глазу на глаз с сэром Уильямом, то может взять с собой мать.