Любовь и жизнь леди Гамильтон - [2]

Он раскрыл альбом и взял из рук мисс Келли небольшой ящик с красками. Мисс Келли кивком подозвала служанку, ожидавшую на почтительном расстоянии, и приказала ей показать детям баржу и позаботиться об их безопасности.

Эмма не смогла отказать Ромни. Она позволила мисс Келли поместить ее на зеленой лужайке, придав ей нужную позу, и распустить волосы. Блестящий золотисто-рыжий поток хлынул на плечи и спину девушки и окутал ее сверкающим плащом, спадавшим до самой земли. Мисс Келли восхищенно вскрикнула. Но когда она попыталась расстегнуть на груди девушки платье, та воспротивилась. Все просьбы и уговоры были напрасны, и даже три фунта, предложенные ей художником, не смогли поколебать ее решимости. Она разрешила рисовать лишь голову, руки и часть шеи — и ничего больше.

Пока Ромни наносил быстрые мазки, Эмма стояла неподвижно, в заданной позе, едва смея дышать, — и прислушивалась к похвалам, которые расточали ее красоте незнакомцы. Ее дурманили их слова, такого ей еще не приходилось слышать: глаза ее — синие звезды, губы — рубины, щеки — нежные розы; у нее стан Гебы, профиль Дианы, руки Венеры; все ее существо — невыразимая прелесть, воплощение чистоты и юности, более совершенное, чем самые смелые грезы художника.

Эммой овладело сладостное чувство. Слова пьянили ее, как холодные серебряные брызги водопада, льнувшие к обнаженному телу, когда она летними ночами купалась там, в горах Уэльса, где пасла коз. По спине ее пробегала дрожь, грудь наполняло блаженство.

Разве не мечтала она еще в детстве, что наступит день, когда она превратится в красавицу, сказочную красавицу? Что это такое, никто ей никогда не говорил, кроме одного лишь Тома Кидда. Однако Том был невежественным рыбаком и никогда не покидал берегов залива Ди. Он любил ее, и ему Эмма не верила.

А вот теперь то же говорят и приезжие, а кому же еще знать, что такое красота. Художник с бледным, взволнованным лицом и как бы затуманенными усталостью глазами, в которых при взгляде на нее — вспыхивают огоньки; дама с быстрыми и гибкими движениями ящерицы.

Эта дама и сама красива. Узкие и длинные кисти ее рук источают тонкое благоухание цветов. У нее яркие алые губы, как у королев, которые иногда являются Эмме в ее чудесных снах; губы, которые, наверно, умеют горячо целовать. При этой мысли она встретила взгляд незнакомки и в смятении опустила глаза. Краска бросилась ей в лицо.

Как только художник кончил работу, она со вздохом переменила позу, быстро подобрала волосы, свернув их в узел, но не осмеливалась сдвинуться с места. Она боялась, что не сможет удержаться и сразу бросится смотреть рисунок, чтобы увидеть, красива ли она.

Мисс Келли протянула ей альбом. Ромни сделал четыре разных портрета, и Эмма долго, напряженно в них всматривалась.

— Неужели это я? — смущенно проговорила она наконец. — Не может быть! Это неправда, я вовсе не так красива.

Мисс Келли рассмеялась.

— Ромни, слышите, что она говорит? Она не хочет верить, что это ее портрет.

Он стоял, полностью уйдя в себя. Лицо его выглядело осунувшимся, глаза смотрели утомленно. Сейчас он казался стариком.

— Она права, это не она, — проговорил он глухо. — Она бесконечно прекрасней. Я просто дилетант, бездарность. Гейнсборо, Рейнолдс сделали бы это в тысячу раз лучше. Дайте сюда альбом, Арабелла! — закричал он внезапно в ярости. — Порвите, сожгите, растопчите! Будь оно проклято, это смертоносное искусство! Сдаюсь. Никогда больше не притронусь я к кисти.

Он попытался схватить альбом, однако мисс Келли спрятала рисунки под одеждой. Тогда Ромни бросился на землю, закрыв лицо руками. Плечи его вздрагивали.

Губы мисс Келли тронула усмешка, сострадательная и в то же время жестокая.

— Снова ваши абсурдные выдумки, милый друг. Прекратите же, право, эти разговоры о Гейнсборо и Рейнолдсе. Решительно все равно, сделали бы они лучше или нет. Это — произведение Ромни, какое именно Ромни и должен был создать. Гейнсборо — это Гейнсборо, Рейнолдс — Рейнолдс, а Ромни — это Ромни. Счастье для Англии и для искусства, что все трое — разные, хотя делают одно дело. Встаньте! Вы просто большое старое дитя. Полно вам пугать нашу Гебу.

В свои сорок с липшим лет Ромни и в самом деле казался большим ребенком. Он послушно поднялся и, успокоившись, пробормотал:

— В самом деле, сепией не передать этот удивительный тон кожи. Для этого нужно масло. Ее надо писать в двадцати-тридцати разных позах. Вы заметили, Арабелла, как непрестанно менялось выражение ее лица?

Мисс Келли кивнула.

— Если бы я была актрисой, я бы взяла ее в ученицы. Кажется, что в этой головке рождаются самые неожиданные мысли! А ведь ей едва ли минуло восемнадцать лет.

Эмма невольно улыбнулась:

— Мне нет и четырнадцати.

— Четырнадцати! — воскликнула Арабелла, окидывая Эмму удивленным взглядом. — Всего четырнадцать, и уже совсем женщина. Видно, в ваших жилах, дитя мое, течет горячая кровь. Кто ваша мать? Она живет в этих местах? А эти дети — ваши брат и сестра?

Вопросы сыпались один за другим; интерес, с которым она задавала их, казался непритворным. Голос мисс Келли звучал настойчиво, а глаза, устремленные на лицо Эммы, были полны страсти.