Любовь и смерть Ивана Чагина - [19]

— Как бы я с радостью уехала в Крым. Хоть сейчас. Там ещё тепло, — сказала мечтательно Ирина, краснея полными щеками. Лицо Екатерины почему-то было бледным и напряжённо— сосредоточенным. Работала медленно и расчётливо. Ни одного лишнего движения. Волокрутов и другие типографские сели отдохнуть. У них возник медный чайник. Они даже развели костёр под ним. Ветер развивал красные космы огня, клонил к снегу.

— Рабочий класс всегда находит нужный выход из положения, — сказал Редкин, подходя к Ивану. — Пойдём покурим. Больше половины сделали. Снег сегодня хороший. И ветер не особо сильный.

Пожарская отказалсь от приглашения. Продолжала работать, как заведённая.

В понедельник утром Пришёл на работу рано. Хотел проявить фотопластинки, но Пожарская сказала, что нужно срочно сдать материал о броневике, который он пригнал в город две недели назад. Фотокарточка получилась контрастно и клише вытравили на этот раз неплохо. По крайней мере, оттиск получился что надо. Иван положил перед собой фотокарточку и задумался. Что-то не так был в большой комнате. А что он не мог понять. Обрезая края старых обоев, вдруг понял, что в приёмной пахнет дорогими папиросами. Редактор курит махорку. Раньше его здесь побывали посетители. Но когда. Он пришёл рано. Значит, кто-то тут курил вчера. С детства помнит это медвяный аромат папирос Дора. Но вчера они, сфотографировались при вспышках магния, недолго пили морковный чай, придя с работы на железной дороге. Ушли вместе. Редакцию закрывал, как обычно, Редкин. У сторожа свой ключ. Он им встретился. Кто бы мог вчера курить в помещении редакции газеты? Сторож страдает лёгкими. Табаком не балуется давно.

Ивана увлекла работа. Он оторвался от заметки, когда начала стрекотать печатная машинка под пальцами Негодяевой Ирины. Она раздражала его своим стуком, не давая сосредоточиться. Её звук можно было сравнить с тем, как падают мелкие дробинки в пустую консервную банку. Иван принялся править заметку, вычёркивая и вставляя слова. Как бы написала Екатерина Дмитриевна? Чтобы она изменила? Редкин иногда заменяет военные термины, то Пожарская не просит его объяснить что означают такие слова, как диспозиция, рокада. Они ей понятны. «Катя была на фронте, — решил Чагин. — Много читала, знает, эрудирована. Но нельзя всё знать. В войну люди поневоле понимают значение многих слов и терминов, так как слышат их постоянно, читают в газетах».

— Здравствуйте, — обратилась Пожарская к Негодяевой, принялась развязывать большую шаль. — Метёт сегодня опять. Давайте Чагин материал. Вижу вы его безжалостно кромсаете. Это хорошо, что критическое отношение быстро возникло у вас. Но не переусердствуйте. С водицей можно и дитятю выплеснуть. — Екатерина Дмитриевна, на минуту бросила руки на обогреватель печи, протёрла платочком стёкла очков, стремительно подошла к столу Чагина, стоявшего слева у двери в кабинет редактора. Иван поднял голову, подавая обойные листы. Пожарская с наигранной весёлостью смотрела через очки на Ивана, будто хотела предложить поход в кондитерскую «Дафнис и Хлоя» мадам Броневицкой.

Из кабинета редактора неожиданно почти что вымаршировали двое в длинных волчьих дохах. Ивану бросилось в глаза то, как мужчины держат головы, как идут, прижимая левую руку к тому месту, где должна быть парадная сабля. «Арестовать, — мелькнула мысль. Вызвать конвой. Не по мужичьи осанисты, подтянуты, свежи. Что им вменить? В чём обвинить незнакомцев?» Вдруг Пожарская весело сказала:

— Не забудьте привезти красной краски. Хочется сделать отличный номер к Дню солидарности трудящихся.

— Обязательно привезём. — галантно кивнул головой тот, что был пониже первого.

«Офицеры. Выправка. Достань свой именной пистолет и арестуй врагов. Что ты медлишь? Они уходят…» Неожиданно для себя Иван вдруг громко скомандовал:

— Кругом! — снял браунинг с предохранителя. Мужчины замерли. Пожарская вдруг заговорила быстро, давясь смехом, но с некоторой взволнованностью:

— Знакомьтесь, — наш Ванечка. Воевал. Был командиром роты, награждён орденом, но его контузило на польском фронте и ранило… Он бдительный у нас. У него наградной браунинг от комдива Кутякова. А «Парабеллум» он не носит на работу. Тяжёлый очень. Калибр солидный. Два с половиной фунта весит. — Екатерина Дмитриевна вдруг заговорила с какой-то шутливой интонацией, будто собирается кого-то рассмешить. — Иван Филиппович, это комиссары из губотдела по вопросам прессы. Они поедут в Николаевский уезд, а потом в Самару. Завезут фотокарточки и газеты на выставку.

— Вот мандаты, — сказал уныло высокий, изображая на лице тоскливое недоумение. — Проверьте, Иван. Мы осенью приезжали. Неужели забыл так быстро? Контузия — не сразу проходит. Мы зайдём к Гребневу…

— Правильно делаете. Документы обязательно проверяйте у посетителей. Вполне могут приносить заметки и враги нашей советской власти, — иронизировал тот, что был пониже.

Иван смотрел на белые холёные руки, ногти были аккуратно острижены, нет чёрных окаёмок, заусениц, шрамов; напряжённо понимал, что мандаты могут быть и настоящими. Невозможно понять — кем были год назад эти люди-господа, чем занимались, какие выполняли работы. «Похоже, они и не воевали, не стреляли, а сидели где-то в штабе и переписывали приказы и диспозиции. Но чей это был штаб?» — задал он себе вопрос и не смог ответить. Когда посетители вышли, записал спешно номера и фамилии народных комиссаров. Это заметила Екатерина Дмитриевна. Огорчённо поджала губки, села за свой стол, разбирая заметки для будущего номера.