Любовь и секс в Средние века - [49]

Чтобы понять ультраромантического авантюриста, нужно знать его предысторию, почувствовать, как манит и чарует раскрепощенная, непринужденная жизнь, однажды испытав которую он уже не в силах измениться. Он счастлив своей свободой от общественного долга, от мелочных пут повседневного быта, от ничтожности, которая отравляет его жизнь в такой мере, что она становится ему уже не в радость, а в тягость. Превратившись в авантюриста, бродяга существует вне смехотворных ограничений и не особенно вникает в комедию условностей и приличий.

Романтическое любопытство зовет его в чужие страны, и только он еще умеет путешествовать. Дальние дали манят его, обещая блаженство; потребность изведать многообразие жизни гонит его с места на место. Чтобы утолить эту отчаянную жажду, он готов лгать, жульничать, мошенничать и — если надо — красть. Будь его натура глубже — чего нельзя и предположить, поскольку глубина требует покоя, — то на вопрос, чего он, собственно, ищет и ради чего ставит на кон свою жизнь, такой человек мог бы ответить только одно: «Я не знаю». Он гонится за счастьем, которого не бывает, которое нельзя отыскать. Авантюрист нигде не чувствует себя как дома, ему неведома тоска по родине. Жизнь его отнюдь не легка — ведь дороги полны опасностей. Повсюду творится страшное. Люди по ничтожному поводу хватаются за нож, и те, кто скитается по дорогам, странствуют с большим риском для жизни. По закону все трактиры должны закрываться засветло, но в результате драки просто переносятся на улицу.

Положение улучшилось только в XVI веке, с укреплением полицейской власти. Города постепенно перестают быть центрами притяжения и местом скопления всякого сброда. Теперь все темные личности стягиваются в деревни, где из-за отсутствия полиции можно беспрепятственно дурачить суеверных крестьян.

Впрочем, наш авантюрист не имеет ничего общего с грабителями и мошенниками. Разумеется, он подпадает под категорию «бродячего люда», и это уже повод для презрения. Средневековью свойственна оседлость, люди не стремятся познакомиться с чужим образом жизни, а потому имеют столь странное, смутное и фантастическое представление о других странах и народах. В эту эпоху свободным и заслуживающим уважения считается лишь тот, кто живет на собственной земле.

Беспокойный образ жизни, постоянные переезды пришлых людей внушают средневековому человеку обоснованное недоверие. И выражение «бродячий люд» — как, впрочем, и поныне — свидетельствует о чем угодно, но не об уважении. Эти люди стоят вне общества. Под «странствующим студентом» в Средневековье подразумевают разбойника, который кочует из города в город, под «странствующей барышней» — бродячую проститутку (ремесло последней распространилось одновременно с расцветом «блудливого войска»). Странствующая барышня стоит на низшей ступени социальной иерархии, ей приходится мириться с ругательными прозвищами, тогда как о городских публичных женщинах зачастую отзываются вполне благожелательно. Взаимосвязь между странствующей распутницей и преступным миром проявляется даже в том, что большинство народных обозначений проститутки происходит из воровского жаргона.

Странствующие барышни

На протяжении всего Средневековья множестве таких женщин переходят с места на место; их можно видеть при дворах и там, где происходят какие-либо торжества: свадьба, коронация, имперский сейм, турнир, ярмарка — иными словами, всюду, где можно ожидать спроса на их услуги. К Франкфуртскому сейму 1394 года в город пришло больше восьми сотен проституток; хроникеры первого сейма в Вормсе, который в 1521 году проводил Карл IV, упоминают, что улицы города запрудили толпы продажных женщин. Впечатляет их количество и в Констанце во время церковного собора начала XV века. Очевидцы называют разные цифры: один говорит о четырехста пятидесяти, Ульрих Рихентальский (гражданин Констанца) упоминает о семиста «тайных женщин», другие считают, что их было полторы тысячи. Так что и духовенство — солидный поставщик клиентуры для этих дам. По свидетельству, заработок одной публичной женщины из Вены за время этого собора достиг восьмисот золотых гульденов.

Поэт Освальд фон Волькенштейн из свиты императора Сигизмунда отмечает, что многие женщины, прельстившись высокими доходами, подались в «ласковые барышни». Главный квартирмейстер Эберхард Дахер получает от своего господина, герцога Рудольфа Саксонского, хорошее, но неблагодарное задание — установить число услужливых дам: «И вот мы скачем из одного дома, где содержатся такие женщины, в другой и находим в одном доме, например, тридцать девушек, в другом — больше, в третьем — меньше, не считая тех, что помещаются в конюшнях или в банях. Всего набралось до семисот общих женщин. Продолжать поиски у меня уже не было охоты».

Удовольствуемся и мы числом семьсот, поскольку его подтверждают другие хроникеры, хотя они, кажется, слегка преувеличивают число странствующих женщин, которые могли оказаться в одном и том же месте. К самым благоприятным мероприятиям для странствующих барышень причисляются ярмарки. Туда устремляются и проститутки-одиночки, и целые группы во главе с хозяйками, чтобы воспользоваться преимуществами так называемой «ярмарочной свободы», то есть беспошлинного занятия всеми торговыми ремеслами. На франкфуртской ярмарке торговля любовью цветет таким пышным цветом, что недельная арендная плата местного борделя удваивается — обычай, который, похоже, сохранился и поныне, судя по растущим ценам на проживание в гостиницах во время франкфуртских ярмарок. Приезжающие на ярмарку проститутки регистрируются и вносят определенную плату за пребывание в городе; эти деньги текут прямо в городскую казну.