Любовь и секс в Средние века - [21]
Когда в эпоху Возрождения средневековое чувство вины, связанное с эротизмом, блекнет, любовь к Марии тоже должна была бы ослабеть. Пожалуй, так бы и случилось, если бы Деву Марию почитали только как внеэротический образ смирения. Однако почитание Богородицы скорее нарастает: ей посвящают многие храмы и кафедральные соборы, праздников в честь Марии становится больше, и народ с ликованием приветствует появление каждого нового ее изображения. Мария не только Приснодева, но и царица, мать, заступница, спасительница наряду с Иисусом, богоподобный женский образ в небесах, где во всем прочем господствуют мужчины. Особенно она воспламеняет фантазию как невеста; в этой роли ее сравнивают с Суламифью — и не только в мистических интерпретациях Песни Песней.
Поклонение Марии находит место и в литературе. В «Божественной Комедии», шедевре средневековой литературы, законченном в 1321 году, Данте Алигьери объединяет высший христианский идеал с прославлением реальной женщины — Беатриче.
Данте предан Деве Марии, но одновременно дарит свою любовь прекрасной смертной женщине. На его взгляд, Беатриче соединяет в себе божественность и человечность, и его поклонение настолько велико, что строки, посвященные возлюбленной, не отличишь от гимнов деве и невесте Марии. В главе «Рай» Беатриче выведена наконец полностью одухотворенной — как символ божественной мудрости и благодати.
Чувственные радости омрачили бы любовь Данте к Беатриче, его эротической мадонне. В нем очень силен отпечаток христианской этики, он — слишком утонченный моралист и слишком сострадательная душа. Однако Святая Дева для Данте определенно не замена возлюбленной — его «донной» была и остается Беатриче, теплокровная женщина, которую он знает и любит на земле. В небесах же восседает Мария — как ее зеркальное отражение, как религиозное исполнение всех его томительных мечтаний, которым не суждено исполниться наяву.
Литературовед и социолог Марина Уорнер пишет: «Беатриче, сколь бы возвышенна она ни была, все же смертна. Святая Дева преображает человечество, просветляя его посредством самых неисполнимых и самых безнадежных мечтаний». Дева Мария в Средние века — это рождение и триумф мифа, приговор половому инстинкту, но в то же время просветление достойного поклонения эротического начала.
Эротическая мистика
Лирика странствующих певцов способствует раскрепощению в том, что касается интимных чувств. Она высвобождает даже самые сокровенные пласты религиозных переживаний. Теперь о любви распространяются крупные мыслители Средневековья, в том числе Бернар Клервоский с его волнующими намеками на Песнь Песней, Гийом де Сен-Тьерри, Гуго де Сен-Виктор[25], Пьер Абеляр. Они посвящают эротике бесчисленные трактаты и статьи, словно стремясь наверстать упущенные столетия. Песнь Песней становится вдохновляющим источником для религиозно-эротического образа мысли и чувствований.
Тоска человека по Богу подталкивает к волнующему и мучительному поиску новых возможностей приблизиться к Нему и даже объединиться с Ним. Начиная с XII века бесчисленные свидетельства мистических писательниц — в первую очередь Мехтильды Магдебургской, Хадевейх, Терезы Авильской[26] — фиксируют яркие, сильные, даже интимные переживания и отношения с Христом. Эмоциональность любви ко Христу находит разрядку в эротических картинах, нарисованных томящейся и почти гибнущей от любви душой, которая начинает тяжкое восхождение к Богу, вожделеет Его и в конце концов сгорает.
Созерцательная медитация, экстатические видения направлены на поиски и обретение любящего Иисуса, на желанное мистическое соитие — любовное переживание, эротическое постижение. Любовь становится центральной темой, которую мистическая писательница обсуждает, воспевает, но в первую очередь — проживает. Женщина превращается в возлюбленную, Бог — в возлюбленного. Мы наблюдаем процесс взаимного проникновения мирского и религиозного менталитетов, которые открывают новый мир высокого эмоционального наполнения.
Примечательно, что трубадуры и миннезингеры были современниками христианских мистиков и мистических писательниц. Однако объекты любви странствующих певцов и, например, Бернара Клервоского принципиально различаются, так что было бы опрометчиво делать заключение о прямой зависимости мистических монахов-цистерцианцев от придворной любовной лирики. Разнится и природа их любви, несмотря на бесспорные аналогии в речевом выражении. Характерная противоположность между эротической культурой и мистикой состоит в ереси одних и ортодоксии других, как вывел Дени де Ружмон, однако полагать придворную любовь чисто чувственной, а мистическую лишь символической было бы несправедливо по отношению к обеим эмоциям. Они близки друг к другу и в метафорике: эротический язык трубадуров выражает не только раскрепощенную страсть, а картины мистики — не только религиозное чувство.
Учение и страсти еретиков
С. 99. Иероним Босх. Сад радостей земных (1503). Деталь средней части триптиха.
С. 100. Антон Айзенхойт. Ересь (1589). Гравюра на меди. Отклонение от вероучения часто изображалось аллегорически, при помощи эротических и вовсе не отталкивающих образов.
