Любовь и прочие обстоятельства - [38]

Минди берет последний кусочек жесткой курятины.

— Ты знаешь, что тикка вообще не индийское блюдо? Ее придумали индусы в Англии, потому что клиенты не могли оценить тонкие запахи и вкусы настоящей индийской кухни. В тикке есть кетчуп. Или томатный соус. Не помню, что именно.

Я вымазываю остатки соуса кусочком подгорелого хлеба.

— Тикку готовят с томатной пастой, — говорю я. — С кардамоном, куркумой, тмином, мускатным орехом. И если ее придумали индийцы — значит, она индийская, и не важно, для кого они старались. Это все равно что сказать, будто пицца не итальянское блюдо. Я была в Италии. Итальянцы постоянно едят пиццу. И макароны. И плевать, что Марко Поло украл рецепт лапши в Китае. Макароны — итальянское блюдо. Точка.

Радость, с какой Саймон и Минди встречают эту гневную отповедь о происхождении различных блюд, столь велика, что им остается только вскочить, взяться за руки и станцевать хору вокруг стола. Они полагают, что вернулась прежняя упрямая Эмилия, которая славится благословенной прямотой суждений и неустанно поддерживает в друзьях впечатление человека, забавного своей резкостью. Они не понимают, что мне ничего не остается, кроме как вести остроумный, искрометный разговор, пока они не утомятся, манипулировать полными тарелками бириани и роган-джоша, притворяться, будто я не замечаю, что изображение бога Ганеша над кассой точно такое же, как на той крошечной футболке, что я купила для Изабель, когда была на шестом месяце беременности. И я буду дальше играть спектакль, лишь бы только друзья остались сегодня со мной, не вынуждали меня вернуться домой, к ребенку, чьи поразительные таланты напоминают мне о том, какой я ужасный человек. Следует держаться подальше от дома, где живет этот ребенок, а моя дочь превратилась в воспоминание, застывшее и холодное, с неподвижным язычком во рту и навеки замершим дыханием.

— Пойдемте танцевать, — воскликнула Минди.

Саймон фыркает:

— Это глупо, — и пинает ее под столом. Ноги у него такие длинные, что он ударяется коленом об стол, и на стеклянную столешницу проливается фиолетовый соус.

— Очень ловко, — замечаю я и промокаю лужу салфеткой, чтобы она не растекалась. Салфетки здесь розовые, сделанные из какого-то материала, который отталкивает воду. — По-моему, танцевать — отличная идея.

Саймон качает головой:

— Тебе ведь не хочется, Эмилия.

— Нет, хочется. Сейчас мне хочется именно танцевать.

— Но мы не можем… — Он многозначительно смотрит на Минди. Она округляет глаза, изображая невинность, и хлопает густо накрашенными ресницами.

— Разумеется, можем, — отвечаю я.

— Но мы неподобающе одеты.

— Не будь идиотом. На тебе джинсы и футболка. Если бы ты четыре часа простоял перед зеркалом, то в итоге выбрал бы именно это. А мне, во-первых, плевать, как я выгляжу. Во-вторых, под свитером у меня футболка — на случай если будет жарко. Минди одета как обычно, то есть как желающая «снять» парня. Кстати, — обращаюсь я к ней, — как отреагировал Дэниэл на красную кожаную мини-юбку? Он не счел, что ты слишком шикарно оделась для похода в кино?

Она пожимает плечами.

— Мы отлично выглядим, — продолжаю я. — Мы выглядим прекрасно. Мы готовы. Пойдемте танцевать.

Саймон скрещивает руки на груди, качает головой и мрачно смотрит на Минди.

— Что? — Я проявляю недовольство.

Минди накручивает на палец бумажку, нарушая кровообращение. Кончик пальца краснеет. На губах подруги легкая улыбка.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Мы не можем танцевать, Эмилия, — говорит Саймон очень мягко, словно обращается к ребенку. Так он разговаривал со мной после смерти Изабель.

— Почему?

— Минди беременна.

— О…

Кем надо быть, чтобы поскупиться на поздравления? Чтобы отказать подруге в праве радоваться — после двух лет отчаянных попыток? Кем надо быть, чтобы напомнить ей, что до сих пор она трижды точно так же радовалась, а потом все заканчивалось лужей на полу ванной, кровавым пятном на трусах или помойным ведром в больнице?

— Это значит, что мне не придется идти с тобой на это шествие в парке? — лепечу я.

— Нет, не придется, — отвечает она. — То есть я могу пойти туда в следующем году. Но только не в этот раз. Я суеверна.

— Отлично, — бодро заявляю я, — потому что мне изначально не хочется туда идти.

— Да уж, ты сразу дала это понять.

— Во всяком случае, сегодня никаких танцев.

— Но мне действительно хочется танцевать, — возражает Минди. — Надоело лежать и не двигаться. Раньше я не занималась физкультурой, не бегала, не поднималась по лестнице, мало ходила. Но даже если неподвижно лежала в постели, все равно теряла ребенка. Теперь попробуем по-другому. Я хочу танцевать. Танцевать, пока не взмокну, пока не закружится голова, пока не потечет пот. Тогда посмотрим, что получится. Может, на этот раз я его сохраню.

Мы с Саймоном смотрим друг на друга. Саймон качает головой, а потом жестом побежденного вскидывает руки.

— Сегодня в «Опалине» вечеринка. — Он вздыхает. — Если ты не бывала в «Опалине», то считай, и не жила.

«Опалин» — это клуб с электрической музыкой, неоновыми огнями и многочисленной танцующей публикой в лучах ослепительного света. На стойке танцуют стриптизеры и одна-единственная женщина в шортиках леопардовой расцветки. Через прорехи на джинсах виднеются задницы, через дыры на футболках — умащенный маслом торс. Парни на танцполе втягивают нашу троицу в самую середину, будто не замечая, что мы с Минди — единственные женщины в клубе, не считая стриптизерши и нескольких прилизанных лесбиянок, которые полулежат на банкетках.