Любовь и память - [79]

Утром, переступив порог кабинета Гудкова, встретился взглядом с Катеринкой. Она сидела у окна в легком голубом платье, тонкими смуглыми пальцами перебирала кончик своей черной косы. Как только скрипнула дверь, она подняла голову, и глаза ее вспыхнули радостью. Да, он заметил: Катерина обрадовалась его появлению, почему-то смутилась, покраснела и опустила голову.

Положив перед Михайлом чистые бланки «Боевых листков», Гудков сказал, что времени на долгие разговоры нет. Бухгалтерия, все бригадиры и учетчики предупреждены. Они должны давать Михайлу и Катерине все сведения о деятельности бригад, ферм, каждого тракториста и колхозника. Он, Гудков, целыми днями находится на разных участках хозяйства и свой кабинет отдает в полное распоряжение Лесняка и Ковальской. Вот здесь, на столе, чернила, там, в баночках, красная и синяя краски, в ящике стола — кисти.

— В добрый путь! — выходя из-за стола, приветливо улыбнулся Гудков. — Мне пора в поле.

В первые дни работали много: собирали материалы в бригадах и на фермах, анализировали их, писали заметки, вместе редактировали. Катя, как выяснилось, хорошо рисовала, у нее удачно получались карикатуры. А Михайло писал разборчивым, четким почерком. Они работали сосредоточенно, с волнением ожидали, как воспримут их работу в бригадах. К этим волнениям добавлялись странные чувства, они избегали смотреть друг другу в глаза, беспричинно смущались, краснели, будто и не росли с детства в одном селе.

Они сами разносили по токам и фермам «Боевые листки», вывешивали их на видных местах: у трактористов — на бочке с водой или на стене полевого вагончика, на токах — на специальных стендах с деревянными навесами, где обедали молотильщики, на фермах — в красных уголках. Возле них сразу же собирались люди, рассматривали прежде всего карикатуры, громко смеялись, бросали едкие реплики или одобрительные шутки. Те, кого карикатура высмеивала, недовольно поглядывали на Катеринку и Михайла, иногда горячо возражали. Чаще всего протестовали не против самого факта, высмеянного карикатурой, а против мелких неточностей в рисунке.

— Взгляни на меня, Мишко, разве ж у меня такой нос, как ты мне здесь приделал? — не на шутку обидится какой-либо колхозник. — А уши… Ну прямо свиные уши намалевал. Не дай бог, моя Софья увидит — три дня будет плеваться.

И все же — чудо! Напишешь о какой-нибудь доярке, опаздывающей на работу, или о трактористе, клюющем носом за рулем и пашущем с огрехами, да нарисуешь карикатуру — сразу за живое зацепишь. Нет, не случайно сказано, что смеха боится и тот, кто уже ничего не боится.

Карикатуры рисовала Катеринка, а доставалось за них Михайлу.

— Как хорошо было, Мишко, — говорили ему, — когда ты мешки таскал — это мужская работа. А ты бросил полезное дело и теперь добрым людям пакостишь.

Но вот в следующем выпуске «Боевого листка» тот же самый высмеянный человек видел карикатуру на кого-то другого: здесь уж он давал волю своей иронии и сарказму, допекал едкими шутками, а Михайлу пожимал руку, приговаривая:

— Вот теперь попал в яблочко! Молодец, Мишко! Дави их, зубоскалов, каликатурами!

— Может, сказать им, что автор карикатур — ты? Неловко как-то выходит…

— Что ты? — удивилась девушка. — Я благодарна тебе, что все удары на себя принимаешь. Я и не знала бы, как отвечать на них. Еще и расплакалась бы.

Гудков и Пастушенко благодарили их, подбадривали похвалами. Однако этого уже, пожалуй, не требовалось. Ледок, сковывавший поначалу Катерину и Михайла, незаметно растаял. Они теперь непосредственно делились впечатлениями обо всем виденном и пережитом за последний год. Михайло увлеченно, не жалея ярких красок, расписывал перед нею своих новых друзей — Бессараба, Радича, Корнюшенко, неразлучных Жежерю и Добрелю (лишь о Лане ни словом не обмолвился). А Катя ему рассказывала о Бердянске, Азовском море и о своих подругах-рабфаковках. И ни разу не упомянула Капустянского, который помог ей поступить на рабфак…

Лесняк понял, почему он так неловко и замкнуто чувствовал себя с Катеринкой в первые дни. Ведь она уже была не той Катеринкой, которую он знал раньше. За год она заметно выросла, округлилась. Даже движения, жесты ее обрели женственность и плавность. Несколько лет Катеринка прожила в хате у Гудкова, жена которого была учительницей. Она для Кати была непререкаемым авторитетом; возможно, у нее переняла она и манеру держаться: с достоинством взрослой женщины. Иногда Катя смотрела на Михайла со спокойной вдумчивостью, порою он ловил на себе ее пытливый и вместе с тем укоряющий взгляд. Но не всегда она выдерживала роль взрослой женщины. Тогда она звонко и заливисто смеялась, ей хотелось шалить, как маленькой, порой она капризно говорила, что ей надоело выдумывать карикатуры и вообще надоела вся эта нудная суета, что ей хочется поскорее вернуться в город.

Лесняк догадывался, что в душе Катеринки сталкиваются какие-то противоборствующие чувства и мысли и попеременно берут верх, что и приводило к резкой смене в ее настроении. Он чувствовал, что между ними оставалась какая-то невидимая стена, которая мешала им восстановить прежнюю простоту во взаимоотношениях.