Любовь и испанцы - [24]

Счастливых супружеских пар было не так уж много. На каждые десять счастливцев приходились, по словам монаха, сотни таких, кто сожалел о своем вступлении в брак. Он был свидетелем множества бурных семейных сцен, и в своих Семейных письмах дает читателю несколько разумных практических советов. «Если бы только жена держала рот закрытым, когда муж начинает ругаться, то ему бы не пришлось есть холодный ужин, а у нее бы не было несварения желудка; но обычно случается так, что муж начинает жаловаться, а жена, в ответ вопит, и все это приводит к драке, и им даже приходится звать на помощь соседей». Монах знал многих раздражительных мужей, которые «причесывали волосы жен пятерней».

Женщины, писал монах, должны не только быть добрыми, но и выглядеть таковыми. Они должны тщательно следить за своим поведением. Эти создания непостоянны, и муж не должен удивляться, если после тридцати лет супружеской жизни он все еще замечает противоречия в поведении и разговорах супруги. Мужьям не стоит быть слишком суровыми, особенно если они женились недавно. Следует снисходительно относиться к недостаткам женщины и вести себя сдержанно, руководствуясь принципом: «Укуси единожды, а залижи рану стократ». Мудрый муж обязан хвалить супругу, дарить ей подарки и всячески проявлять свою любовь к ней. Кроме того, он не должен быть слишком ревнивым. Конечно, бывают времена, когда необходимо запереть жену на ключ, увести ее с балкона, выходящего на улицу, запретить ей выходить из дому и не давать возможности принимать у себя в гостях дурное общество, но все это следует делать с величайшей осторожностью, ибо женщины созданы таким образом, что более всего желают запретных удовольствий.

Семейных ссор никак не избежать, но нет никакой нужды рассказывать о них соседям. И наконец, говоря о ревности, следует помнить, что законы доброты, как и христианские предписания, требующие верности жены по отношению к супругу, относятся равным образом и к нему самому. Женщины так подозрительны, замечает монах, а в ревности так проницательны, так пытливы и так желают знать, где были их мужья и с кем разговаривали, что они сделают все возможное, чтобы выведать это, живых подкупая деньгами, а мертвых вызывая заклинаниями.

Святая Тереса с ним бы согласилась. Она прекрасно знала, что женщина вполне способна устроить супругу скандал при малейшем подозрении. В письме к своему родственнику она жаловалась: «Что касается моих грехов, то, поскольку слухи об этом широко разошлись, ты, несомненно, слышал об ужасной ревности жены дона Гон-зало к своему супругу, и люди говорят, ссылаясь на нее, что между ним и дочерью моей сестры, доньей Беатрисой, существует недозволенная любовная связь. Жена дона Гонзало заявляет об этом настолько открыто, что большинство людей, очевидно, ей верят. Доброе имя девушки, видимо, потеряно безвозвратно, но я глубоко скорблю о том, что моя родственница так согрешила против Бога. Я умолила родителей племянницы увезти ее из Альбы... Простая осторожность заставляет нас бежать от языка разъяренной женщины, как от дикого зверя. Другие же люди говорят родителям, что это лишь придаст скандалу видимость правдоподобия и что им не следует уезжать отсюда. Как говорят, муж и жена теперь живут отдельно».^{98}

Семнадцатый век был эпохой мистиков, вольнодумцев и раскаивающихся распутников. Типичные примеры этих крайностей — странствия идеалиста Дон Кихота, влюбленного в смутный образ Дульсинеи, и история Дон Жуана Тенорио из Севильи, персонажа, созданного Тирсо де Молина,— burlador а, насмешника над женщинами и любыми идеалами, включая и религиозные. Дон Жуан знал о любви не больше, чем герои плутовских романов, которые почти всегда происходили из, пользуясь современной терминологией, «неполных семей». Дворянин Дон Жуан — это сексуальный герой-плут. Он олицетворяет собой распущенность в сексуальной жизни, распространенную в испанском обществе семнадцатого века, особенно в его нетрудовых слоях.

Одним из множества возможных исторических прототипов Дон Жуана можно считать дона Мигеля де Маньяра Висентело де Леса из Севильи, рыцаря ордена Калатравы^{99}, дуэлянта, щеголя и задиры, который позже покончил с распутной жизнью и стал искренне верующим человеком. Говорят, что обращение дона Мигеля в веру произошло после видения, представшего ему, когда он, спотыкаясь, плелся домой после бурной ночи. На темной и узкой улочке рыцарю встретилась похоронная процессия, одно из тех мрачных шествий, в которых облаченные в траур фигуры несут горящие факелы, традиционные у любящих смерть южных народов. Когда Мигель остановился и спросил, кто умер, один из плакальщиков подошел к телу и отбросил с него покрывало, открыв... его собственное лицо! То были его собственные похороны! После этого дон Мигель за свой счет отремонтировал больницу «Ла Ка-ридад» и приобрел множество картин Мурильо, а также композиций с мертвецами Вальдеса Леаля^{100}.

«Жаль,— писал Морис Баррес^{101},— что нельзя сделать копию с его посмертной маски — сестры из «Ла Каридад» отказываются дать на это согласие. Какая ироническая месть! Тот, кого самые страстные женщины, несмотря ни на какие рыдания, не могли удержать при себе, сегодня находится в плену у холодных девственниц. Они, и только они, запрещают воспроизводить лик Дон Жуана».