Любовь и фантазия - [59]

— Почему они никогда не вступают в разговор? — интересовалась я раньше.

Лишь изредка, да и то тихим шепотом, осмеливаются они сказать «спасибо» или похвалить кофе и сладости, а то едва слышно обмениваются приветствиями со своими соседками. Вопросы обычно задаются в соответствии с установленными правилами, в одних и тех же выражениях с непременным благодарственным поминанием Аллаха и его пророка. Ритуал настолько привычен и не меняется раз от разу, что находящаяся на противоположном конце комнаты гостья может, не повышая голоса, сказать другой:

— Как поживает хозяин дома? Как твои ребятишки? Да ниспошлет Аллах почтенному шейху паломничество в Мекку!

И то же самое услышит в ответ. Обмен приветствиями и благословениями совершается почти беззвучно.

Лишь иногда, нарушая благостную атмосферу, прозвучит неожиданно громкий голос какой-то из самых пожилых женщин, донесется несдержанный смех или чересчур откровенное замечание, которое можно расслышать, несмотря на крик столпившихся у дверей или резвящихся на ковре ребятишек. После того как поданы кофе, чай и сладости, почтенные матроны могут себе позволить расслабиться. В форме намеков, с помощью пословиц и поговорок они начинают судачить по поводу того или иного отсутствующего члена семейства.

Затем разговор незаметно заходит о присутствующих, то есть о себе или, во всяком случае, о супруге, именуемом, как и полагается, «он», однако никому и в голову не придет жаловаться по поводу какого-нибудь семейного несчастья или всем известного горя (развод, ссора или временная разлука, наследственная тяжба и так далее), и в конце концов рассказчица, ссылаясь на собственный пример, непременно призовет присутствующих к смирению пред волей Аллаха и местных святых. Порою автобиографическую тему матери подхватывают дочери, комментируя события шепотом, но довольно пространно. В общих чертах и весьма неопределенных выражениях они поведают о том, как произошло несчастье: мужчина пришел пьяный и ударил либо, напротив, «сам» оказался жертвой судьбы или болезни, откуда и слезы, и долги, и неизбывная нищета… Так разворачивается театральное действо сидящих кружком горожанок, которые волей-неволей повествуют о собственной своей жизни.

Лица гостей и разнообразие их костюмов не привлекали особого внимания, ибо непритязательное одеяние старух датируется началом века, а золотые розочки на лбу, татуировка между подведенными бровями неподвижно застывших невесток остаются неизменными на протяжении жизни двух или трех поколений…

И каждое такое собрание изо дня в день, из месяца в месяц подтверждает бесполезность всякого бунта, ведь недаром любая женщина, взявшая слово, — и та, что кричит во весь голос, и та, что шепчет чуть слышно, — чувствует потом облегчение. Причем здесь никто и никогда не говорит от первого лица, употребляя местоимение «я», нет, чей-то голос в общепринятых, безликих выражениях выкладывает свой тяжкий груз обид и горечи, от которых саднит в горле, и все. Но зато каждая женщина, несущая в душе скрытую рану, чувствует себя умиротворенной после такого коллективного прослушивания.

То же самое и в отношении радости или счастья об этом можно только догадываться; тут уж в ход пускается все — и пословица, и некое иносказание, все вплоть до басен и загадок; сложная словесная мизансцена призвана обмануть или задобрить судьбу, но выставить свои истинные чувства на всеобщее обозрение — упаси Аллах!

Вторая мировая война, обойдя, казалось бы, стороной мою родную землю, которая тем не менее потеряла на фронте немало своих солдат, закончилась у нас грандиозной вспышкой национальных чувств. И даже самый день Победы был отмечен целой цепью насильственных актов.

Так, в городе, где я родилась, говорили о заговоре, который удалось будто бы сорвать в самый последний момент: в военном госпитале взорвалась бомба, а со склада похищено было оружие. Зачинщиков этих волнений вскоре арестовали.

В тот год во время летних каникул мне довелось присутствовать на необычной церемонии, напоминавшей похороны. Арестованный в числе заговорщиков племянник моей бабушки был приговорен к каторжным работам, словно бандит.

Началось паломничество посетительниц в белых покрывалах; траурные песнопения облагораживали и возвышали скромное жилище, где проживала младшая сестра бабушки. Смерть без покойника, и такое бывает. В прихожей, сбившись в кучки, толпились озадаченные ребятишки, а почтенные матроны располагались на матрасах и раскачивали головами, поддерживая таким образом горестные сетования матери, которая, повязав лоб белой лентой и забыв обо всем на свете, дала волю своим чувствам, изливая их в пронзительных жалобах.

А мы, зрители, стояли как завороженные, ощущая всю странность происходящего: отсутствие того, кого оплакивали, нарушало привычный ритуал, от которого остались только слова, подкреплявшиеся согласной покорностью женщин, внимавших причитаниям матери… Потом уже мы услыхали обрывки разговоров о «каторжных работах» (неожиданный приговор тому самому сыну, которого еще не хоронили, но уже оплакивали), о бомбе, о похищении оружия: целый роман пересказывался вполголоса жительницами города, выражавшими сострадание или покорность фатальной неизбежности.