Любовь и фантазия - [56]

А между тем я чувствовала, что здесь кроется какая-то тайна: из всех женщин одна только бабушка никогда ни на что не жаловалась; привычные слова смиренных заклинаний она произносила со снисходительным пренебрежением, едва слышно, а этими пышными, но смешными обрядами, которые она неукоснительно соблюдала, бабушка, наверное, на свой лад выражала протест… Вот только против кого? — раздумывала я. Против других или против судьбы? И все — таки, когда бабушка танцевала, она, бесспорно, вновь ощущала себя королевой всего города. На глазах у всех собравшихся она черпала в этом кладезе музыкальных звуков и неизбывной дикости силу для повседневной жизни.

Подобно таинственным знакам, над смыслом которых мы бьемся всю жизнь, безуспешно пытаясь его разгадать, голос и тело надменной матроны помогали мне постичь, где сокрыт источник всех наших горестей.

Голос

Революция началась у меня и кончилась тоже у меня, это могут подтвердить жители дуаров в наших горах.

Вначале партизаны проедали все, что у меня было, вплоть до небольшой пенсии, которую я получала и отдавала им. А что касается пшеницы, то до того, как французы сожгли наш дом, мы относили ее на мельницу, потом пускали в дело: замешивали тесто. У меня было две печи для выпечки хлеба. Они сейчас еще целы, потому что сложены были из цемента. Моя мыза горела несколько раз, и теперь она осталась без крыши, а стены все еще стоят… Когда я жила там, у меня было много скотины!

Вначале они приходили только поесть… Потом как-то Сиди Али (племянник моей матери) пришел и сказал мне:

— Мы собираемся устроить у тебя убежище!

— Нет, — отвечала я. — Погляди, что сталось с кабилом на дороге, и двух недель не прошло, как вы устроили у Моханда Умуса убежище, а у него уже все сожгли!

— Тетушка, разве так можно рассуждать! — возразил он. — Разве можно говорить «у меня есть» или «это мое добро», не лучше ли сказать «у меня ничего нет!». Уж поверь мне и положись во всем на волю Аллаха, а если что, пускай все горит огнем.

Так вот они и устроили убежище на моей мызе…

Начиная с этого дня я уже не могла обеспечивать их пропитанием сама. Люди давали, кто что мог. Возможно, они просто боялись — во всяком случае, некоторые из них; но вскоре они стали давать столько, что все мы были сыты и даже оставались излишки! Поэтому иногда нам случалось выбрасывать кое-что… Зато под конец снова всего поубавилось. И снова нам довелось изведать голод и нищету!..

Сколько было муджахидов? Да кто же их мог сосчитать? То-то и оно — никто! Даже когда их входило двое, казалось, что они заполняют весь дворик!.. А разве можно было с ними поговорить? Какое там! Тут не до разговоров, надо было тесто месить, засучив рукава, потом похлебку варить, и так день-деньской, потому что они приходили и уходили маленькими партиями… Да к тому же еще надо было и на карауле стоять. Я все время возилась с кастрюлями, подавала еду, а потом садилась на улице и ждала, готовясь к смерти… Да-да, у калитки, которая вела в сад! Мне, бывало, так страшно сделается! Пока они ели, я должна была караулить. Ну а представь себе, кто-то вошел бы вдруг и увидел их, да нас бы тут же всех прикончили!

Мое убежище служило пять лет. Да, целых пять лет, до тех самых пор, пока не кончилась революция!..

Однажды меня выдали, а случилось это из-за мальчишки, который по отцу был родом из нашего племени.

Что поделаешь, молодой был и понятия ни о чем не имел! Ему, наверное, лет пятнадцать исполнилось. Мать его, моя соседка, отправилась в Шенуа, к своей дочери, которая жила там с мужем. А перед уходом попросила меня:

— Последи за ним! Мальчишка молодой, несмышленый, если будет бродяжить, его живо схватят!

И вот, стало быть, он остался у меня на то время, пока мать в отлучке была. Однажды он вышел, чтобы полить сад. Мать-то наказывала ему: «Не забывай поливать сад каждую ночь!» Так вот в ту ночь он проспал и пошел поливать, когда солнце уже высоко стояло…

Его задержали французские солдаты и привели ко мне, а я его сначала даже не признала. Вместо отцовских шаровар на нем были европейские брюки. Да и лицо они ему намазали какой-то пудрой. А на голову он нацепил шляпу!.. У меня и в мыслях не было, что это он. Но стоило ему заговорить, как я сразу узнала его голос.

— Все так и есть, — сказал он им, — так и есть…

Вот тогда-то они и сожгли мой дом в первый раз.

Когда вернулась его мать, я без всякого стеснения рассказала ей обо всем, что натворил ее сын.

— Ну и что? — ответила она, ничуть не смутившись. — Раз французы его поймали, что же ему оставалось делать? Умирать, что ли?..

Когда горела моя мыза, один мужчина, дом которого находился неподалеку, у самой дороги, кричал:

— Поделом ей!.. Когда партизаны собирались устроить у нее убежище, я советовал этой женщине: «Не соглашайся!» А она мне в ответ: «Я согласна пойти даже на смерть!» Вот теперь и посмотрим, каково это — идти на смерть!

Когда кто-нибудь проходил мимо дома этого крестьянина, он непременно приставал с расспросами: «А не кормят ли они там сейчас партизан?»

Впрочем, сын его приходил самолично удостовериться в моем несчастье и своими глазами видел, что они даже кастрюли и те все перебили у меня! Но я по-прежнему стояла на своем и на другой же день решила развести огонь промеж камней, чтобы накормить партизан, и я таки накормила их! «До конца, я пойду до самого конца, — твердила я. — Остальное в руках Аллаха!»