Любовь и другие иностранные слова - [25]

На выпускном балу мы со Стефаном мило болтаем. Он даже смеется, когда я рассказываю, как донимала маму вопросами о санитарном состоянии алкотестера, который стоял у входа сюда. Несколько лет назад, когда взрослые наконец-то заметили, что парочки появляются на балу уже в хлам, администрация распорядилась проводить у дверей проверку. Я спрашивала у мамы, дадут ли мне одноразовую пластиковую трубку. Иначе мне придется отказаться от проверки – мне, которая за воротами церкви и капли в рот не брала. И еще я, наверное, немножко волновалась. А что, если я дуну недостаточно сильно? А если слишком сильно? Или слишком долго? Или недостаточно долго? В конце концов, это же тест, мне хочется сдать его с первого раза.

– Ты – единственный человек, который хотел сдать алкотест на пятерку, – говорит Стефан с дурацкой улыбкой, и мне неловко признать, что да, и правда хотела.

Мы танцуем, и он спрашивает меня:

– А как назвать человека, которого одолевают тягостные мысли?

– А ты как бы назвал? – Я склоняю голову набок, чтобы взглянуть на него.

– Ну, или не одолевают. В общем, каким словом назвать такого человека?

– Задумчивый, – отвечаю я. – Отрешенный. Мечтательный. Созерцатель.

– Вот где ты была весь прошлый семестр? Научила бы меня сочинения писать.

Проходит несколько секунд, песня скоро закончится, и он говорит мне:

– Знаешь, Джози, ты мне правда очень нравишься.

– И ты мне очень нравишься.

– Правда? Отлично.

Какое странное признание. Мне казалось, это само собой разумеется. Если человек А соглашается пойти на выпускной с человеком Б, который его пригласил, то логично предположить, что люди А и Б друг другу нравятся.

Я собираюсь сказать это Стефану, но на его собственном языке. И тут вижу Стью, и меня тянет захохотать. Он танцует с Сарой Селман, и на лице его написана такая скука, что я сдавленно фыркаю. Она похожа на огромную розовую салфетку, которая наэлектризовалась и прилипла к его смокингу.

Чтобы не засмеяться в голос, я прячу лицо у Стефана на плече, и он, к моему изумлению, наклоняет ко мне голову. В такой позе мы и танцуем до конца песни и, когда музыка затихает, улыбаемся друг другу. Я не могу понять, что значит его улыбка, и уверена, что мою улыбку он тоже не понял. Именно так я улыбаюсь Эмми, когда пытаюсь быстро перевести какое-нибудь из ее особенно язвительных замечаний. Именно так я улыбаюсь, когда не знаю, что она имеет в виду.

Я не хочу идти на вечеринку после бала, но соглашаюсь: как-никак за это мы тоже платили. Но проходит всего полчаса, и мое душевное здоровье начинает трещать по швам.

Я уже сыта по горло:

• громкой музыкой

• вспышками света

• непрерывным движением

• постоянным шумом

• тем, что приходится перекрикивать шум

• тем, что приходится напрягать слух

• тем, что приходится говорить на «Боже мой»

• тем, что приходится переводить с «Боже мой»

Моя нервная система перегружена до предела, и мне надо удалиться на поиски мира, одиночества, неподвижности, темноты и тишины. И еще пусть все перестанут ко мне прикасаться: друзья, которые хватают меня за руку, чтобы поговорить, и люди, мимо которых мы протискиваемся в тесной толпе, и даже Стефан во время танцев. Все это ужасно выбивает из колеи.

Стефан и раньше знал, что я такая. Объяснив свои сенсорные ограничения, я даже предложила ему, чтобы с выпускного меня забрали родители: так он смог бы остаться на вечеринке. Сейчас я повторила свое предложение.

– Не, все круто. Мне тоже пора уходить, – говорит он, и следующие несколько мгновений тянутся в восхитительной тишине его машины. Я бы всю дорогу так ехала. На самом деле так и происходит, и мне даже немного грустно, когда Стефан сворачивает к нашему дому. Умиротворяющая поездка подошла к концу.

– Ну вот, – он произносит это как законченное предложение.

– Я бы пригласила тебя, но я ужасно устала и сейчас просто свалюсь без сил.

– Хорошо, но сначала я должен тебе кое-что сказать. Или даже спросить. – Он на секунду задумывается, и взгляд его огромных золотистых глаз устремляется вверх и вправо. – Или то и другое.

– Ладно, – говорю я и жду.

Он делает вдох. И выдох. Немного вздрагивает. И снова вдыхает.

– Ну… ты сказала, что ни ты, ни я… и вот я… в общем, а если бы я сказал тебе, что ты мне очень нравишься?

– Ты уже сказал. – Я улыбаюсь. Он такой милый, когда волнуется.

– Нет, я имею в виду очень нравишься, – говорит он с предельной серьезностью. – Прям очень.

Я пытаюсь быстро расшифровать – перевести – «очень» на знакомый мне язык, потому что сейчас я совсем не знаю, что это значит на языке Стефана. Очень – это сильно, весьма, в большой степени. Но к чему такая серьезность? И как раз когда я, кажется, начинаю догадываться, он говорит:

– Джози, мне кажется, я могу в тебя влюбиться.

– Правда? – в изумлении спрашиваю я. Я действительно потрясена. – Почему?

– Почему? – Он почти смеется.

– Ну да. Я не спрашиваю, почему я. Я спрашиваю, почему ты так думаешь. Что можешь влюбиться. Это подразумевает, что в меня, поэтому я спрашиваю больше про «мог бы», а не про меня.

– Ну… – Он издал смешок. – Отчасти именно поэтому. То есть ты так разговариваешь! Я никогда не знаю, чего от тебя ожидать, и это прекрасно. Хотя иногда мне нужно время, ну, чтобы понять, что ты говоришь.