Любовь и чума - [40]

Но не успела девушка произнести эти слова, как она заметила невдалеке от группы рыбаков своего отца, бесстрастно следившего за разыгрывавшейся перед ним сценой.

Он поспешил к берегу, как только узнал о крушении галеры, чтобы купить за дешевую цену промокшие товары и вместе с тем принять благословения рыбаков, как должную ему дань.

— Да, мы действительно ужасно неблагодарны, синьор, — сказал насмешливо далмат, услышавший восклицание патриция. — Мы очень неблагодарны, но что же нам делать! Уж не прикажете ли вы пасть к вашим ногам и молиться на вас как на изображение святых апостолов?.. То есть ты будешь дурачить нас, а мы должны слушаться тебя беспрекословно, не так ли?.. Нет, мы посбавим с тебя спеси, будь ты хоть сам венецианский дож.

— В море его! В море клятвопреступника! — твердила толпа.

Храбрая Беатриче кинулась между Азаном и Сиани.

— Если я накликала беду, то и исправлю ее сама, — вскричала она.

— Не верьте, добрые люди, ни Доминико, ни Азану! Синьор Сиани честный венецианец. Он молочный брат Орселли ле Торо, которого вы все любите. Если он и попался в ловушку хитрого Комнина, то поплатился за это всем своим имуществом, которое уже конфисковано сенатом… Синьор истинный патриот: он любит народ, и если Валериано заклинает вас сжечь все эти ящики и товары, то только ради вашей же пользы, чтобы чума не распространилась через них по всей Венеции.

На лицах грабителей отразилась борьба между жадностью и страхом. Они смотрели с ужасом на драгоценные товары, но все же не могли оторвать от них своих крючковатых пальцев.

— Доминико, умоляю тебя именем моего брата, будь милосердным! — продолжала Беатриче, схватив его руку. — Защити синьора Сиани, если ты не хочешь, чтобы все наше семейство поклялось тебе в вечной вражде!

Самолюбие Доминико было сильно польщено. Он вырос в собственных глазах при мысли, что может покровительствовать патрицию. Выпустив руку маленькой певицы, он прошептал:

— Постараюсь, моя красавица, и докажу, что мое красноречие так же способно произвести чудеса, как и твой серебристый голос.

Джиованна между тем подошла к отцу, который при виде ее нахмурился и уже готов был разразиться упреками за то, что она решилась выйти так поздно из дому.

Но девушка опередила его и, обняв его, сказала, едва сдерживая слезы:

— Дорогой отец, сжальтесь над вашей дочерью!.. Я объясню вам после, по какому странному стечению обстоятельств я очутилась здесь… Простите мне, папа, и употребите свое влияние над этой чернью, чтобы спасти Валериано! Ваш голос имеет значение: вы знаете, как смягчать эти каменные сердца… Вас послушаются все… Сжальтесь же!

Бартоломео ди Понте тихо оттолкнул дочь и проговорил с какой-то странной и неопределенной улыбкой:

— Я отругаю тебя после, непокорная. Но ты все же будешь благодарна мне!

И он, скороговоркой обменявшись несколькими словами с далматом, обратился к толпе:

— Подождите, добрые люди! — произнес громко Бартоломео. — Мы должны поступать справедливо и дать этому патрицию возможность оправдаться в том, в чем его обвиняют. Если он докажет свою правоту, если окажется, что он не хитрит, то мы пощадим его. В противном же случае да будет на все воля Божья!

— Чего вам надо от меня? — спросил Сиани, окидывая смелым взглядом негоцианта и разъяренную толпу. — Если жизни, то она принадлежит вам уже давно, так как я поклялся посвятить ее Венеции и сдержу эту клятву.

Ропот умолк.

— Мы не разбойники, — проговорил купец. — Я верю, что ты подал нам хороший совет, и желаю от всего сердца, чтобы ему последовали. Ты был прав, говоря, что следует сжечь все вывезенное из зачумленной местности. Бери же все эти вещи, которые выброшены на наш берег бурей, и сожги их; мы же готовы помочь тебе в этом.

Толпа снова зароптала, один только далмат продолжал хранить упорное молчание.

— Вы настоящий патриот, господин Бартоломео! — воскликнул с увлечением Сиани.

— Мы устроим славный костер из всего этого хлама, — продолжал купец, — но ты должен положить на него эту иностранку: она опасна для Венеции не менее зачумленных тюков и ящиков, если прибыла вместе с ними. Тогда мы поверим тебе, что она не твоя любовница, мы освободим тебя и скажем: синьор Сиани оказал великую услугу отечеству и загладил этим все свои ошибки, сделанные им в бытность его посланником.

Услышав эти слова, толпа захлопала в ладоши, испуская радостные крики, а Сиани побледнел и сказал в ответ:

— Горе вам, морским разбойникам, если вы продолжаете безумствовать!.. Валериано Сиани не настолько низок, чтобы спасти себя ценой жизни женщины!

— Слышите, друзья мои! — обратился Бартоломео вторично к толпе. — Наш вероломный Сиани отказывается исполнить наше желание. Значит, он признает себя виновным, а эта женщина — его любовница! Теперь нечего сомневаться в этом. Она пожаловала в Венецию, чтобы повидаться с ним, и везла ему эти сокровища, цену его измены, которые правосудный Бог рассеял по морю. Да, Бог выдал нам шпионку Комнина и сокровища изменника, и мы согрешим против Него, если поверим опасности, которой угрожают нам этот патриций и его сообщница.

Пока негоциант говорил это, прекрасная невеста Валериано стояла, не двигаясь с места. Она с ужасом смотрела на своего отца, спрашивая себя мысленно: что означало такое бессердечие и неужели Бартоломео стал покорным орудием ненависти далмата против Сиани?