Любовь и чума - [16]

— Ваше последнее слово, господа? — спросил император после непродолжительной паузы, не обратив внимания на замечание Сиани.

— Мое последнее слово то, что я предпочитаю честь быть пленником цезаря бесчестью называться его первым министром, и вручаю ему мой меч! — ответил Валериано спокойно и решительно.

— Не ждите другого ответа и от меня, ваше величество, — добавил Молипиери.

— Прекрасно, синьоры! Но я не принимаю ни вашего последнего слова, ни вашего оружия, — проговорил Мануил. — Утро мудренее вечера, и завтра мы увидимся.

Произнеся эти слова, Комнин завернулся в свою мантию и вышел из залы, не позабыв запереть ее дверь на замок.

V. Добрый отец и плохой министр

Дворец великого логофета принял крайне унылый вид после последнего свидания его владельца с императором.

Угроза Мануила Комнина страшно поразила министра, и он тоскливо спрашивал себя: кто был тот тайный враг, который подготовил эту катастрофу? Хотя совесть логофета была вполне чиста, он все же провел ночь чрезвычайно тревожно, даже сон его был заполнен различными кровавыми видениями. Грозные слова императора все еще звучали в ушах его, и при малейшем шорохе он начинал дрожать и холодеть от ужаса.

День близился к концу, а двери и окна дворца все еще оставались наглухо закрыты, и слугам было строжайше запрещено выходить на улицу под каким бы то ни было предлогом.

Удалившись в одну из самых дальних комнат дворца и опустив на морщинистые руки свою седую голову, великий логофет сидел в глубокой задумчивости перед столом, на котором среди ваз с плодами красовалась громадная серебряная лампа.

Вся поза почтенного старика изображала глубокое, безысходное горе. Немилость, в которую он впал, помимо воли, ужасала его и заставляла трепетать при мысли о будущем. Предавшись самым безотрадным мыслям, старик припоминал до мельчайших подробностей свой последний разговор с Комнином и спрашивал себя: что делать? Бежать ли ему к Мануилу и, упав на колени, просить пощадить его старость? Или же, захватив свою дочь и сокровища, покинуть Константинополь и искать спасения за пределами родины? Но прошел день, прошел вечер, а он все еще не получил ответа на эти вопросы.

Между тем пока Никетас сидел, выражая своей фигурой крайнее отчаяние, молодая Зоя находилась в своей молельне, вознося горячие молитвы к Пресвятой Деве о спасении дорогого ее Сиани, об аресте которого она узнала еще утром.

Девушка плакала о своей бедной первой любви, отвергнутой тем, для кого она была вполне готова отдать душу и жизнь. Она молилась, чтобы Бог не наказал его за то, что он, хотя и невольно, подверг отца ее неминуемой гибели!

Никетас поднял голову, и вся кровь прилила к его сердцу: кто-то постучался у парадного входа, и этот стук отозвался в глубине его сердца. Убавив свет в лампе и завернувшись в свою длинную шелковую одежду, логофет спустился в людскую, где в тот день никто не смел пошевельнуться без его приказания. Взяв с собою двух негров, он пошел открыть окошко, проделанное в двери. Никетас взглянул в него и отскочил назад при виде человека, стучавшегося в его дом в столь позднюю пору. Им овладело чувство, которое испытывает приговоренный к смерти при виде палача.

У подъезда стоял Кризанхир, начальник варяжской стражи. Рассудив после минутного колебания, что если его пришли арестовать, то все выходы уже заняты, великий логофет вынул из-за пояса ключ, надетый на серебряное кольцо, и решился скрепя сердце открыть дверь аколуту. Удостоверившись, что Кризанхир один и что в его руках нет подобия приказа, старый министр вздохнул с видимым облегчением, и лицо его прояснилось. Запирая снова дверь, он уже благодарил Бога, что опасения его не оправдались, когда начальник стражи тихо дотронулся до его плеча и проговорил:

— Проведите меня сейчас же в какую-нибудь комнату, в которой мы могли бы поговорить, не рискуя нашей безопасностью. Речь идет о вашей жизни.

Великий логофет зашатался, так что был вынужден прислониться к стене.

— О моей жизни? — повторил он, окинув Кризанхира каким-то диким взглядом.

— Да, — сказал аколут, толкая старика. — Пойдем же скорее: нам нельзя терять времени!

Иоанн Никетас побрел машинально в ту комнату, из которой только что вышел.

Войдя в нее, начальник стражи запер тихонько дверь и сел с несчастным стариком, который опустился в бессилии на диван.

— Старый друг, — начал Кризанхир. — Император объявил мне, что он намерен конфисковать ваши имения в свою пользу и отрубить вам голову.

Министр испустил крик дикого отчаяния и зарылся головой в подушки.

— Он обвиняет вас, что вы продали врагам тайну, которую император доверил вам.

— А я между тем совершенно не виноват в этом!

— Я хотел было замолвить за вас слово, но император перебил меня, повторив свою странную угрозу.

— Благодарю, что предупредили вовремя, — сказал великий логофет, вскакивая и начиная отпирать ящики с драгоценностями.

— Что же вы хотите предпринять? — спросил Кризанхир.

— Что хочу предпринять? — повторил старик, даже не оборачиваясь. — Я спешу собрать свои драгоценные вещи и убраться отсюда как можно скорее!

— Не увлекайтесь, друг мой, обманчивой надеждой! — возразил спокойно аколут. — Император предусмотрителен. Он окружил ваш дворец шпионами, которым отдан приказ схватить вас, живого или мертвого, при первой же попытке к побегу.