Любовь и бесчестье - [17]

— Донкастер-Холл должен достаться моему сыну или дочери, — сказал он, бросив взгляд на Эдмунда. — Законы Шотландии допускают наследование имущества женщинами.

— В Америке то же самое.

— Вы найдете большое сходство между Америкой и Шотландией, ваша милость, — сказал Эдмунд. — Как-никак, а Шотландия — родина семьи Фэрфакс.

— Мой дед сохранил провинциальный шотландский выговор на всю жизнь, — сказал Монтгомери. — Помню, мне хотелось научиться говорить, как он.

Он аккуратно сложил стопку бумаг и вручил ее Эдмунду, который принял их и поместил в кожаный чемодан.

— Будут ли сегодня указания насчет закупок, ваша милость?

Последний месяц Монтгомери провел, заказывая штуки шелка и кожаные ремни, и обеспечил работой несколько десятков усердных мастеров. Эдмунд не раз спрашивал, зачем Монтгомери понадобилась овальная корзина из ивовых прутьев длиной десять футов. Спрашивал он Монтгомери также, зачем тот встречался с искусным мастером, работавшим по металлу, и провел в беседе с ним несколько часов, серьезно обсуждая вид и форму крыла ветряной мельницы.

Похоже, Эдмунду был чужд дух приключений.

— Мне потребуется позаботиться еще о нескольких вещах, но это я смогу сделать в следующие дни.

— Сделать ли мне распоряжения насчет поездки в Шотландию?

— Почему бы вам не отправиться туда без меня? Вы ведь живете недалеко от тех мест? Разве вы не предпочитаете вернуться домой, вместо того чтобы разглагольствовать здесь?

Эдмунд ответил улыбкой, так и не коснувшейся глаз.

В последние несколько недель Монтгомери замечал, что, хотя его поверенный казался дружелюбным, тем не менее Эдмунд обладал сдержанностью и соблюдал дистанцию в общении с ним, что Монтгомери приписывал его подлинно британскому характеру.

— Я некоторое время служил в поместье, ваша милость. И живу там по нескольку месяцев в году.

Монтгомери не ответил, ожидая продолжения.

— Но предпочитаю остаться в Лондоне, ваша милость, на случай если вы пожелаете что-нибудь поручить мне. Будет вполне уместно, если я буду присутствовать на вашей свадьбе в качестве свидетеля.

— Сделайте одолжение!

Снова поклонившись, его поверенный собрал подписанные документы в свой кожаный портфель и вышел.

Монтгомери встал и приблизился к окну. Отсюда он мог видеть улицу и Эдмунда, садившегося в экипаж.

На подоконник села птица, потом поднялась и улетела. Должно быть, это было метафорическим выражением тайного желания Монтгомери. Лондон слишком давил на него. Ему недоставало журчания воды, стрекотания цикад среди деревьев и тихих и нежных вздохов ветра вокруг Гленигла.

Что когда-то казалось счастливым и предопределенным судьбой событием, теперь обернулось мельничным жерновом на шее. И вместо того чтобы оставаться просто Монтгомери Фэрфаксом, он стал одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером. И люди ожидали, что он окажется мудрым, осмотрительным, изобретательным и заботливым.

А он на самом деле хотел только одного: чтобы его оставили в покое.

Глава 6

— Ты выглядишь бледной и унылой, девочка, — сказал дядя Бертран за завтраком два дня спустя. — Плохо спала прошлой ночью?

— Я прекрасно себя чувствую, дядя, благодарю вас, — ответила Вероника, уставившись в стол.

— Надеюсь, что это так. Сегодня день твоей свадьбы.

Он улыбнулся ей, а это случалось редко. Судя по его яростным взглядам в те моменты, когда Вероника попадалась ему на глаза, и по напряженной атмосфере в доме, было очевидно: ее считают грешницей, и, более того, великой грешницей. Она посмела поставить под удар репутацию графа Конли и его семейства.

Но в день ее свадьбы, по-видимому, она была прощена.

Вероника сосредоточила внимание на завтраке, стараясь не замечать взглядов дяди, кузенов и кузин.

Сегодня был тот самый день, когда здесь надлежало быть ее родителям.

Сегодня вокруг нее должна была бы сновать и суетиться ее мать с улыбкой на устах. Сегодня Вероника должна была вернуться в свою комнату с рамами, выкрашенными белой краской, прелестными зелеными занавесками и покрывалом зеленого и бледно-розового цветов. Туалетный столик и табурет перед ним стали подарком на шестнадцатилетие, и именно там ей предстояло бы сидеть и одеваться для свадебной церемонии.

А до церемонии, которая должна была бы состояться в гостиной, она стояла бы у окна своей спальни на втором этаже и просто любовалась роскошной долиной и горами позади нее, возвышавшимися на горизонте подобно драконьим зубам.

Отец пришел бы обнять ее и прошептать на ухо слова ободрения, что-нибудь способное вызвать улыбку. Он, возможно, сочинил бы стихотворение по этому случаю, и его бы вызвали из его кабинета, где он сидел бы погруженный в работу, потеряв счет времени.

Его бы убедили прочесть стихи всем гостям, а возможно, он вручил бы их Веронике раньше, чтобы она могла их прочесть в уединении своей спальни.

Что бы он сказал? Конечно, что-нибудь о любви, ибо ее родители любили друг друга. Что-нибудь о вечности, о будущем, о глубоком и беспредельном союзе душ.

Понял бы ее дорогой отец необходимость ее брака? Или то, что она стремилась променять привычную тюрьму на неизвестную клетку?

Если бы ее родители были живы, ей вообще не пришлось бы выходить замуж в Лондоне и, уж конечно, не за Монтгомери Фэрфакса.