Любопытная - [71]

Светское общество пришло в негодование, возмущаясь кощунством и профанацией. Не желая разочаровать зрителей, озаботившихся сохранением ее чести, Тамар села в карету, поспешила в выставочный зал, сорвала со стены рисунок, перевернула его обратной стороной, вновь села в экипаж и отправилась к художнику, намереваясь принудить его в ее присутствии уничтожить святотатственный портрет. Не застав его дома, она вернулась в галерею, где и нашла его. Услышав бранные попреки в «трусости» и уступив натиску светских глупцов, художник начетверо разорвал рисунок. Вечером режиссер спектакля попросил от имени Тамар снисходительности у зрителей, сославшись на «пережитые за день волнения». Зрители – образованные люди, восторгавшиеся у входа в зал «чудесным Леонардо» – рукоплескали скверной актрисе, уничтожившей чудесный рисунок, в то время как тюремный надзиратель должен бы был препроводить ее в Фор-Левек178.

– Эта женщина – не актриса, – сказала Поль, садясь в фиакр. – Это преступление ставит ее в один ряд с демагогом из Бельвиля, уничтожившим вашу Марианну. Впрочем, всякое женское лицо, выставляемое напоказ, становится общественным достоянием.

– За неимением короля и знати театральный мир кричит вслед Тамар «Мы – твоя свита». Актер продолжает ощущать свою значимость за пределами театра, актриса же считает себя герцогиней. Бесспорно, среди интеллектуальных развлечений, спектакли, подобные «Полиевкту»179 или «Женитьбе Фигаро» – самое очевидное преимущество цивилизации, и аплодисменты великолепным исполнителям – всего лишь справедливость.

Если же погас свет рампы, окончилось представление, но актер или актриса сохраняют в жизни очарование сцены, это означает, что публика утратила разум. Культ скверных актеров – верный знак заката империи. Открыв газеты, вы можете не найти новостей или обозрения, но две рубрики – непременные символы эпохи – окажутся во всяком выпуске – биржевые котировки и программы спектаклей.

Даже на страницах консервативных христианских «Фигаро» и «Ле Голуа» самые значительные события дня занимают меньше строк, чем новости из жизни актеров. Никто не посетует на то, что незамеченной остается замечательная книга, но оперетта, поставленная на скверной сцене, будет отмечена праздничным вечером и рецензией в газете.

Культ скверных актеров свойственен не только парижанам. Во всяком провинциальном городе молодая публика наизусть знает имена авторов новой пьесы, обсуждать же достоинства столичных актрис считается хорошим тоном. Вершина нелепости – успех Капуля180, который сводит с ума женщин подобно тому, как Тамар волнует мужчин. Никогда фотокарточки с портретами Моны Лизы или «Мужчины с перчаткой»181 не станут раскупать столь же стремительно, сколь последние снимки скверных певцов и певиц.

Фиакр остановился перед колоннадой театра. Рокот аплодисментов катил неистовые волны к выходу, распахивая двери. В партере они столкнулись с Нимским герцогом – тот шел быстрым шагом.

– Герцог, я должен переговорить с вами!

– Невозможно – поручение Тамар!

– Поручение Меродака! – властным тоном ответил Небо́.

Герцог остановился, колеблясь между оккультным долгом и страхом не угодить актрисе.

– Прошу вас, мсье. Для Тамар чрезвычайно важно, чтобы я поспешил. Каждая отнятая вами минута будет стоить ей тысячи ливров.

– Доминиканцы осудят вас за вашу нерешительность.

– Вы – не из их числа, господин повелитель.

– Трое стоят одного! – сказал Небо́.

– Вчерашний пароль! Чего вы от меня хотите?

– Письмо в вашей руке.

– Это скверная шутка! Богатый господин ждет ответа на Северном вокзале. Если полчаса после полуночи он не получит записки, то сядет в поезд, и Тамар потеряет полмиллиона.

– Стало быть, ваша геральдика украшает шапку сутенера?

– Мсье!

– Чем же отличен сводник, спешащий из театра Гренель с запиской для клиента проститутки, от Нимского герцога – добровольного сутенера Тамар? Не только ли тем, что речь идет об известной актрисе и пятистах тысячах франков, но не уличной женщине и одном луидоре? Я уверен: в порыве раболепия вы обещали сопроводить послание красноречием.

Герцог оказался в западне – он не мог ни оправдаться, ни дать пощечину члену тайного общества, к которому принадлежал.

– Письмо, герцог, – потребовал Небо́.

– Я не могу отдать его вам, не рассорившись с Тамар. Разрыв с ней сделает жизнь человека моего круга невыносимой. Я страшусь ее гнева.

– Стало быть, вы не страшитесь гнева Доминиканцев? Неужели вы думаете, что они не сумеют заставить Тамар возненавидеть вас?

Нимский герцог протянул Небо́ миниатюрный надушенный конверт.

– Я последую за вами, – продолжал Небо́. – Мы не расстанемся более ни на мгновение. Я едва не забыл – вы представите актрисе графа Нороски и его секретаря. Ступайте, бедняга Ирус, выше голову, будьте радостны…182 Мы принуждаем вас к извращению!

В ложах выстроились шумные очереди. Дипломатический корпус в полном составе толпился у двери маленькой гостиной в ожидании, когда Тамар отдохнет и сотрет с лица краску. Позабыв о зависти, подруги актрисы, вдохновленные общим успехом и обуреваемые нетерпением, энергично потеснили послов. Каждый представлял двадцатимиллионную нацию, но опускался до низменных обычаев другой страны.