Любопытная - [4]

Поглощенная занятием Гебы7, принцесса ощутила его присутствие, не успев увидеть. Она нахмурилась, на лбу появились складки досады; подвинув вдруг неловкими движениями чашки, она окликнула его. Их взгляды встретились, и она увидела сильное волнение, передававшееся ей.

Принцесса тотчас поняла, почему вот уже целый час ощущает какую-то неловкость, раздражение, желание обернуться, словно кто-то идет за ней следом, то дотрагиваясь до платья, то прикасаясь к плечу. Это невидимое внимание мужчины, чьего имени она не знала, и чьи черты едва заметила при официальном знакомстве, приводило ее в еще большее негодование. Подобно оскорбленной Семирамиде, она бросила на наглеца один из тех придуманных Бальзаком испепеляющих взглядов, которые «окинув мужчину с головы до ног, низвергают его до дна и превращают в ничтожество». Однако смельчак принадлежал к числу тех, чей ум превосходит самолюбивый нрав Растиньяков8. Он отвечал ей с прежней улыбкой и странным спокойствием, и она растерялась, словно королева, чей жезл, в самую минуту приказания, раскололся на части.

Женская интуиция подобна вспышке молнии: с быстротой электрического разряда она пронизывает размытые контуры женской души, открывая перед ней истину, для доказательства которой мужской проницательности требуется время. Наделенный рассудком мужчина предугадывает, женщина – интуитивно ощущает с животной точностью и, обладая большей чувствительностью, внезапнее осознает силу влечения.

Волна чувств всколыхнула сердце принцессы – она была возмущена, польщена, заинтригована. К слову, которое она ему вернула, не поняв смысла, словно приклеился раздражавший ее знак вопроса. Зал тем временем опустел, и она осталась наедине с мужчиной, не дрогнувшим перед ее гневом. Между ними, казалось, возникло нечто особенное – не любовь, но чувство, которого она пытливо желала и страшилась одновременно.

Вечер был окутан очарованием русских парижских салонов, где все – от изысканной атмосферы до женской красоты – наполняет французский стиль сладким ароматом экзотики. Пол и потолок широкого, как галерея музея, зала были отделаны многоцветной тканью, стены – обтянуты кожей, тронутой позолотой. Картины современных художников в не сочетавшихся друг с другом локальных тонах чередовались, словно метопы с триглифами, с развешанными на стенах черкесскими ружьями, украшенными золотыми и серебряными узорами.

Предметы обстановки подтрунивали друг над другом: рядом с тяжелым сервантом изогнулся хрупкий столик для писания писем, византийские покрывала тонули в глубоком кресле, полосы гладкого паркета зигзагами прорисовывали табуреты в стиле ампир. Непоследовательное нагромождение старых предметов, которое ныне можно видеть всюду, осложнялось в особняке княгини Вологда своеобразием азиатской России. Зал оканчивался эстрадой, поднятой на пять ступеней и залитой светом из широкого сводчатого окна, выходившего в парк Монсо9. На этом возвышении принцесса расположила мольберт, папки с рисунками и книги, разбросанные с мальчишеской неаккуратностью. На противоположном конце зала, у монументального камина, зябко кутаясь в меха, не умолкала, с живостью и остроумием светской дамы ушедшего века, старая княгиня с густо запудренными седыми волосами:

– Моя племянница – истинная русская! Я хочу сказать, что Москва должна всерьез обеспокоиться, как бы она не задумала взорвать Кремль! Я могу понять мужчин, которые мечтают на ней жениться, но, как и граф Ростопчин10, не стану рекомендовать ни повара, ни невесту, а эту – в особенности.

В ответ на протесты графа Норудина, блестящего посольского советника, она добавила:

– О, я не менее вас очарована ею! Но моя племянница – необузданна, неудержима, неукротима, никаких слов с приставкой «не» не будет достаточно, чтобы описать ее мятежную натуру, воспитанную для неповиновения. Принцесса Рязань никогда не уронит своей гордости; остальное – в руках Бога, дьявола или ее собственных фантазий.

– Пожалуй, после исчезновения д’Эсте11 она станет самой эротичной парижанкой. Ее очарования следует страшиться.

Эти слова Антара, мучимого непреодолимым желанием рассказать о своем наваждении, вывели Небо́ из его мечтаний.

– Я восхищен таинственной силой вожделения, приведшей меня сюда, – продолжал скульптор. – Я стал приходить к старой вдове, чтобы хоть мельком видеть племянницу. Увы, мне не сбросить с плеч туники кентаврессы! Меня влечет андрогинная красота, как героя греческой трагедии – его участь. Но и ваш взгляд – не взгляд вежливости, вы не сводите глаз с этой девушки.

Приятная и едва ощутимая истома наполняла беседы хорошо знакомых людей, создавая атмосферу доброжелательности и умиротворения.

Принцесса угощала всех чаем с непринужденностью юного пажа, переодетого девушкой.

Ее тело было гибким, движения – уверенными и внезапными, но слаженными. Сложением она походила на моделей Мантеньи12, стройность не портила красоту ее плоти. Ослепительно-белая кожа была такой тонкой, что проявлявшиеся при малейшем волнении вены проступали сквозь молочную гладь бледнолазоревой сеткой – эти рассыпавшиеся бело-голубые нити значили, что она краснеет. Для ее высокого роста лицо казалось миниатюрным, как у статуй Микеланджело: черты осложнялись неожиданными гранями, напоминая лица на портретах да Винчи. Ее волевой профиль, напоминавший профиль юного Салаино13, мог бы изобразить Пасторино ди Сиенна14. Глаза сверкали как изумруды, усыпанные золотыми блестками. Веки бросали тень густых ресниц, затушевывая взгляд волнующим полусветом. Нос был безупречной формы, но чуть широкие ноздри беспокойно поднимались, безошибочно указывая на чувственность. Лоб, недостаточно высокий, чтобы красиво выглядеть открытым, замыкал игру света. Чуть круглый в покое рот в улыбке обозначал изгибы изысканного соблазна.