Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - [12]

После короткой церемонии она захотела выпить и отметить такое событие. Папа рвался вернуться на работу, его фургон был сломан, и ему нужно было чинить его, однако он согласился. В пабе мама взяла джин с тоником, она рассказывала, как папа с раздражением бросил ей: «Возьми кровавый шенди, тебе понравится!» Вскоре он вернулся чинить фургон. Эта сцена была далека от романтики, но была привычной для их пары.

И хотя мама часто жаловалась, что была несчастна с папой, все же очевидно, что для них было очень важно стать мужем и женой. Мама хранила их свидетельство о браке, которое потом досталось мне, я хранила его с маминым свадебным кольцом и набором семейных фотографий, которые полицейские разрешили мне забрать, после того как разобрали дом 25 на Кромвель-стрит. В документе папа значился до этого как «холостой», хотя на самом деле был до этого женат. Стало быть, он не сказал о предыдущем браке сотруднику бюро. И это было еще одно свидетельство его нечестности.

Они отправились на короткий медовый месяц в графство Девон, в деревню Нортам, там мама выросла и именно оттуда отправилась навстречу семейной жизни в дом на Мидленд-роуд. А немного позже родилась я.

Так как семья росла, родители решили поискать дом побольше. Папа спросил своего арендодателя, нет ли у него какой-то еще недвижимости, которая подошла бы лучше, и тот нашел им вариант, который показался идеальным – большой трехэтажный дом с террасой на Кромвель-стрит, поближе к центру города. Это было полуразрушенное строение на убогой улице похожих друг на друга домов – большая их часть была переоборудована под квартиры и коммуналки для студентов и других временных жителей города. Но там было много места, к дому прилагался гараж и сад внушительного размера. По соседству стояла церковь адвентистов седьмого дня, но арендодатель заверил маму с папой, что они не общаются ни с кем вне своего круга.

В особенности папа пришел в восторг от нового дома, и в конце концов они не сняли, а купили его. Папа чувствовал, что это идеальная возможность применить все свои навыки, полученные во время поиска работы. А кроме того, дом был таким большим, что мама с папой рассчитывали сдавать часть его комнат, чтобы этими доходами покрыть ипотечные платежи.

Так что в сентябре 1972 года, когда мне было три месяца, мы переехали по адресу: Глостер, Кромвель-стрит, дом 25.

Глава 3 Подвал

Когда я читала сегодняшнее письмо, то вспомнила Энн-Мари. Я знала, что ее взаимоотношения с родителями раньше были сложными, но, по маминым словам, те времена выглядели иначе, чем я их запомнила, когда взрослела. Мама пишет, что хорошо ладила с Энн-Мари, но папа положил конец этому миру и заставил маму разобраться с Энн-Мари самой. Она сказала, что согласилась пойти на это, и благодаря этому поступку папа не трогал нас, остальных детей, – а если бы они отказались, то папа убил бы и ее, и Энн-Мари. Я не могла понять, как это так – мама всегда была очень сильной, неужели папа смог заставить ее? И как она смогла? Мама же говорила, что любит ее. Почему она не забрала нас и не сбежала? Почему она продолжала рожать детей, подставляя их под удар отца? Она говорит, что пыталась обращаться за помощью, но даже не думает взять на себя вину за произошедшее, говорит, что заявляла папе: пусть делает с ней что хочет – режет на куски, бьет, пытает, – но только пусть оставит нас в покое. Правда ли это? Это что, и есть материнская любовь?

Королевская даремская тюрьма

Я и не думала, что с тем же успехом могла торговаться с самим дьяволом. Для него это не значило НИЧЕГО, он продолжал делать то, что ему нравится. А я не мешала ему, потому что верила: это было необходимо, чтобы вы, дети, были в безопасности…

Люблю тебя,

мама

Мое самое раннее воспоминание о жизни в доме 25 на Кромвель-стрит: мама укладывает меня спать в подвале, где я ночевала с Хезер и братом Стивом, который родился через год после того, как мы переехали туда. Мне было четыре года. В подвал нельзя было попасть из дома напрямую, приходилось пройти весь его фасад и обогнуть дом. Мы надевали свои тапочки и бежали туда. Иногда лил дождь, и пока дверь была закрыта, нам приходилось толпиться под временным козырьком из гофрированного пластика, который соорудил папа. В подвале всегда было сыро и холодно, наружу выходило всего одно маленькое и узкое окно, из которого виднелась улица на высоте тротуара. Оно было одинаково небольшим и для того, чтобы через него выбраться, и для того, чтобы впустить в подвал достаточно света. Нам нельзя было возвращаться в дом ночью, чтобы сходить в туалет, поэтому в углу подвала всегда стояло ведро. Помимо этих воспоминаний детства, на ум приходит то, что мама заправляла наши одеяла очень туго, как и всегда – она поднимала покрывало и опускала его на лежащего, а потом подтыкала его под матрас, как в больницах или гостиницах. В результате оно так плотно прижимало нас, что мы едва могли пошевелиться. Никаких историй перед сном или поцелуев на ночь от нее не было никогда.

Я помню, как смотрела на нее, пока она лезла наверх и выкручивала лампочку из голого патрона на потолке.