Любивший Мату Хари - [8]

Она потянула ниточку, выбившуюся из ночной рубашки.

   — Не знаю. Он пригласил меня на завтрак.

   — Ты приняла приглашение?

   — Не помню.

Утром она ушла, оставив повсюду предательские следы. Губная помада на подзеркальнике, лифчик, брошенный в кресле, порванные чулки. Он приготовил себе чашку кофе и выпил её возле окна. Туман висел над двором, разливаясь по крышам и закрывая ряды дымовых труб. Он подобрал книжку, которую она читала, безвкусный роман о экзотической страсти в тропиках. Повернулся и потянулся за сигаретой, затем небрежно начертил её профиль карандашом.

Ты изменился.

Он вышел во двор, взобрался по развалившейся лестнице в комнату Вадима Маслоффа. Фотограф ссутулился на прогнувшейся скамье, тщательно разбирая камеру. По полу были разбросаны десятки фотографий — сидящие «ню», откинувшиеся «ню», задумчивые «ню».

   — Как насчёт того, чтобы выпить?

Де Маслофф продолжал смотреть сквозь овальную линзу.

   — Где Зелле?

   — Ушла.

   — Я возьму пальто.

Они отыскали кафе в тени отеля, наполненного эмигрантами и проститутками. Заказали ром, потому что было холодно. Ели, потому что больше нечем было заняться.

   — Она оставила тебя? — спросил де Маслофф.

   — Конечно нет.

   — Тогда что же?

   — Ничего. — Но после ещё одной глухой паузы он спросил: — Кто такой Ролан Михард?

Де Маслофф улыбнулся:

   — Дорогой, все знают о Ролане Михарде, повесе из Генерального штаба.

   — Превосходно. И что дальше?

Де Маслофф вновь улыбнулся, поглаживая пальцем подбородок. Чуть искусственный жест.

   — Сын разорившейся графини. Любит войну, любит женщин, особенно любит женщин. Воображает себя кем-то вроде мецената и вхож во все возможные круги.

   — Женат?

   — Слава Богу, нет.

Грей налил второй стакан рома.

   — Он завтракает с Зелле.

   — Что с того? Он приглашает на завтрак многих женщин. К «Максиму». Столик всегда заказан.

   — А ещё он купил её портрет моей работы.

Де Маслофф сурово посмотрел на него:

   — Ты знаешь, Ники, ревность может быть очень утомительна.

Они расстались в сумерках, в тот беспокойный час, когда улицы заполнены клерками и машинистками, спешащими в метро. Несколько кварталов Грей просто шёл в этой толпе, с трудом сознавая, что у него нет другого места, куда бы он мог пойти, кроме дома, и ничего иного ему не оставалось, как ждать её.

Она вернулась вскоре после восьми вечера. Он сидел у мольберта, глядя на натюрморт. Он поставил пустые бутылки на подоконник, рядом с грушей и ломтём хлеба. Когда она подошла поближе, он почувствовал, что от неё всё ещё слабо пахнет сигаретой полковника. Она подошла почти вплотную, продолжая отводить взгляд.

   — Ну и как всё было?

Она вздохнула. Чересчур наигранно, подумал он.

   — Утомительно.

   — Куда он повёл тебя?

Она поколебалась, будто не могла вспомнить.

   — К «Максиму».

   — Ну, по крайней мере, еда должна быть хорошей.

   — Я полагаю, — с интонацией, которую она явно переняла в салонах.

   — О чём вы говорили?

Она шагнула к зеркалу, вытаскивая шпильки из волос:

   — О войне. Бедняга убеждён, что будет война с германцами.

Он глубоко вздохнул:

   — Должно быть, занимательно.

Он наблюдал за ней какое-то время: вот она отдёргивает занавески, хмурится, глядя на туман, который ещё плыл от реки. Сняла кольцо, дешёвую безделушку, привезённую с Явы. Он любил её руки.

   — В любом случае, — наконец проговорила она, — я устала. Да, очень устала.

Но когда он посмотрел вновь, она сидела у зеркала, энергично расчёсывая волосы.

   — Маргарета.

   — Да, дорогой, — не прерывая движения щётки.

   — Маргарета, ты спала с ним?

   — Ну, в самом деле, Ники.

   — Спала?

   — Ники, с какой стати мне хотеть...

   — Ты спала с ним?

   — Да. — Волосы её продолжали развеваться под щёткой.

Да. В буфете было немного бургундского, чистая посуда на столе. Первый стакан по вкусу напоминал скипидар, второй вообще не имел никакого вкуса.

   — Почему?

Когда она пожала плечами, волосы упали ей на глаза.

   — Не знаю. Просто не знаю.

   — Дело в деньгах, да? Ты влюблена в его вонючие деньги.

Она вновь посмотрела на него в зеркало. Глаза как вода под неподвижными облаками.

   — Ты просто не понимаешь, Ники. Не понимаешь.

   — Что не понимаю?

   — Меня... Меня.

Конечно, она ушла утром, оставив ещё более предательские знаки беспокойной ночи: прядку волос, разбитую чашку, пустую бутылку из-под джина. Он потерял по крайней мере три или четыре часа, размышляя на балконе и куря. Потом снова вышел на улицу и провёл оставшуюся часть потерянного дня, разглядывая работы тех художников, которые ухитрились держаться вдали от своих натурщиц.

После этого она сделалась притчей во языцех в этом городе, стала женщиной того рода, которую видят только на расстоянии, или повелевающей взмахом руки ожидающему кучеру трогать, или выходящей вечером из экипажа. Естественно, проходящие господа всегда останавливались поглазеть, и так же естественно она делала вид, что ничего не замечает.

В те первые унылые недели лета он видел её лишь однажды: мельком в толпе. Чрезвычайно красивая, в чёрной кисее и волочащейся накидке. Он следовал за ней до дверей, где её встретил слуга. Чопорный тип, явно нанятый полковником.